Нина Ивантер - Полтора года

Так он и отступился от меня, следователь этот, А вообще хороший мужичок попался, мог ведь и на суд передать, а он — на комиссию. А комиссия дальше спецухи не загонит.

Мне стало весело от такого разудалого начала. Одну весточку от Вели я уже получила — открытку, на одной стороне умильная собачка с бантиком, на другой несколько строчек.

«Доехала хорошо. Мама рада была. А больше никого не видела. И видеть не буду. Ваша навеки бывшая воспитанница Эвелина».

Я знала, кого она не собирается видеть. И только радовалась этому. Но открытка пришла давно. Что за это время? Все-таки ни за одну нельзя быть совсем спокойной. Разве только за Лару, А письма от нее все нет и нет…

Я стала читать дальше, и строчки словно вскрикнули:

«Миленькие, дорогие, возьмите меня к себе обратно. Я вас прошу, я вас, пожалуйста, прошу. Я все буду делать, что скажете, что никто не любит, буду делать. Я вам все не писала, а теперь не могу уже больше. Мама все пьет и пьет. А когда к ней приходят, гонит меня. А куда гонит, сама не знает и даже не думает. А когда проспится, плачет и просит меня, чтобы я ее простила. И я тоже плачу и сильно ее жалею. А потом она опять сама себя не помнит. Раньше я к бабушке уходила, а теперь нашей бабушки нет, и идти некуда. Конечно, есть куда, и те все зовут и зовут. Но я туда не иду. Вы приезжайте за мной. А если не приедете, тогда уже не знаю. Туда ступишь ножкой, а уйдешь с головкой.

Я как вспомню наше училище и всех девочек, так слезы текут и текут. Я несколько ночей ночевала в парадном. А теперь чего-то топить перестали, а ночи холодные. Лучше бы я вовсе из училища не уезжала, дожила бы до восемнадцати, а тогда бы вы взяли меня к себе работать. Я бы у тети Насти выучилась на повара. Она мне уже показывала, сколько чего в котел закладывают.

Тут я пошла на работу устраиваться, так куда берут, там нет общежития. А где есть, туда не берут…»

Я помню последнее письмо ее матери. Она жаловалась, что «кругом больная», и печалилась, как дочка останется без нее. То, что я сейчас напишу, — ужасно. Но я напишу: я хочу, чтобы она умерла.

Девочек не было. Я сидела и думала. Если Б. Ф. согласится, я могла бы уехать сегодня же. Главное — немедленно увезти ее оттуда. Хорошо, увезу, а дальше? Могут ли ее взять обратно в училище? Вряд ли. Ну что ж, тогда на первое время беру ее к себе. А Дима? Что скажет Дима? Ничего хорошего Дима не скажет. Но не разведется же! Да и что сейчас об этом. «Те все зовут и зовут…» — вот что мучило меня… Когда же она послала письмо? Штемпель на конверте был смазан, и я никак не могла разобрать числа.

Сквозь открытую форточку до меня донесся маршевый топот и маршевое же пение:

Это убожество, положенное на музыку, когда-нибудь доконает меня. Но сейчас мне было все равно, я только вспомнила, как звенело это «мо-ожем», когда его выпевал поднимавшийся надо всеми сильный Велин голосок.

Они уже топали по лестнице, а я все еще пыталась прочитать бледные смазанные цифры почтового штемпеля, как будто это имело какое-нибудь значение.

Девочки сели за уроки. Был час самоподготовки. Я по привычке прошлась между рядами. Все работали. Или делали вид, что работают. В это я уже не вникала. «Те все зовут и зовут…» Я быстро вышла из комнаты. Только бы Б. Ф. оказался на месте!

Б. Ф. что-то писал. Я, ни слова не говоря, положила поверх его бумаг Велино письмо. Он хотел что-то произнести, разумеется, не слишком ласковое по поводу моей бесцеремонности. Но глаза уже зацепились за какую-то строчку, и он не сказал ничего.

Он читал долго. Может быть, перечитывал? Или думал? Наконец он поднял голову.

— Ну вот что. Взять ее обратно мы не можем. Для этого ей следует проштрафиться, к чему мы с вами, естественно, не стремимся. И, кстати, в этом случае она, вероятнее всего, попала бы уже не к нам. Второе. Ехать вам туда незачем. И последнее — взять ее к себе я вам тоже не позволю.

У меня отвисла челюсть. Ну Б. Ф.! Вот уж действительно «сенс». Впрочем, мне было не до этих размышлений.

— Тогда что же? Мы ведь не можем…

— Не можем, — согласился Б. Ф. — Но сейчас я вам ничего не скажу. Зайдите к концу дня.

Я не спросила, что может произойти к концу дня. Из трусости. Вдруг он скажет, что скорее всего ничего и не произойдет.

Девочки все еще томились над учебниками. Я села за свой стол. Обвела глазами класс и наткнулась на тревожный спрашивающий взгляд. Я изобразила полное недоумение. «В чем дело?» Даша успокоилась. Мне надо серьезно следить за собой. Особенно в такие минуты.

Я подозвала к себе Олю Немирову, сказала, что на какое-то время отлучусь. Хороший у меня командир. Но вот кто ее заменит? Оля скоро уезжает.

Быть командиром группы совсем не просто. Девочка, назначенная на эту должность, порой попадает в сложнейшее положение. Подруги ждут от нее поблажек. Если она окажется не в меру требовательной, могут от нее отвернуться. Будет им потакать, взбунтуются остальные. Бывают и другие, не менее сложные ситуации…

Оля выслушала меня, кивнула. Я знала, все будет в порядке.

Давно не бывала я на улице в дневное время. Я могла бы извлечь из этой незаконной прогулки немало удовольствия, если бы не это — «зовут и зовут…».

Я вернулась не скоро.

— Интересно, где это вы бродите в рабочее время, — сказал Б. Ф.

Значит, он уже посылал за мной. Я решила воспринять его вопрос как риторический. Иначе что бы я ответила!

Б. Ф. перелистывал какую-то книгу. Так, перелистывая, он сказал, что ему удалось связаться с Москвой. Что Москва в свою очередь, связалась с Велиным городом. А там заверили, что девочку возьмут от матери, поместят в детприемник. В нем она пробудет столько, сколько нужно, чтобы подыскать общежитие и трудоустроить.

— Вынужден, однако, сделать вам замечание, — сказал он, продолжая листать. — Вы ударились в панику, это еще можно понять. Но вы забыли обрадоваться.

Ну и ну! Вот уж с кем не соскучишься.

— Ну как же. Сколько времени прошло с тех пор, как она покинула нас, а все держится. Мать пьет без просыпу — держится. Прежние друзья-приятели тянут к себе — держится! Вы что, не помните, какой она к нам пришла?

Я помнила, я отлично помнила. И он, конечно, прав. Но все равно я не могла радоваться: ведь не в один день все устроится.

Б. Ф. словно прочитал мою тревогу.

— Может быть, в эту минуту она уже в приемнике, — сказал он. И пояснил: — Нина Васильевна.

Вот когда у меня отлегло от души. А если что-то еще дрожало, то с этим уже можно было жить.

— Письмо все-таки напишите, — сказал он.

— А может, телеграмму?