Нина Ивантер - Полтора года

— А может, телеграмму, — согласился он. Тогда я протянула ему листок.

«Молодец, Веля. Мы любим тебя и уважаем. Держись, как держалась до сих пор. Знай, что мы тебя не оставим…»

И так далее, еще слов пятнадцать.

Б. Ф. прочитал.

— Берите ручку, пишите.

Он прошелся по комнате, видно, обдумывая новый текст. Потом остановился передо мной.

— Ладно, посылайте. И не забудьте взять квитанцию. Так и быть, оплатим вашу лирику.

Раньше я не преминула бы тут же покаяться. Но с Тихоном покончено. Я поблагодарили его и сказала, что квитанцию возьму непременно.

Телеграмма была отправлена часа два назад.

Сегодня о себе. О себе без девочек. Не они же одни составляют мою жизнь! Собственно говоря, у меня две жизни. Они идут рядом друг с другом, не смешиваюсь, не переплетаясь, даже не соприкасаясь. Второй моей жизни (а может, она первая?) я до сих пор если и давала просочиться на эти страницы, то в ничтожной степени. Сегодня не буду останавливать себя.

Но сначала все же о моей первой жизни — об училище. Опять хорошая полоса, опять стучу по дереву. Тихо, мирно, дружелюбно.

Телеграмма от Вели (свою я предусмотрительно послала с оплаченным ответом).

«Живу в детприемнике. Всем помогаю. Они довольные. Скоро буду работать на трикотажке и дадут общежитие. Эвелина».

Событие номер два. Мне улыбнулась Венера. Так как я не знаю ничего, что могла бы поставить себе в заслугу, воспринимаю как чудо. Улыбка у нее прелестная.

Третье. Я таки притащила гитару еще раз. Самое смешное и неожиданное: больше всего их тронула песня моего сочинения. Пришлось даже исполнить на «бис». Попросили продиктовать слова. Ну нет уж! Чем-то отговорилась. На другой день слышу — поют. Оля Немирова объяснила: Венера запомнила, а они под ее диктовку записали. Поразительная у этой девочки память.

И наконец — Е. Д. Она не ушла. Камень с плеч. Если бы ушла, я терзалась бы, считая виноватой себя.

Сегодня ее опять вызывал Б. Ф. На этот раз вот по какому случаю.

У нее в группе есть девочка, к которой ей никак не удавалось подступиться. Позади у девочки тяжелая история. Мать всеми силами старалась разлучить дочку с человеком, которого та полюбила. Видимо, чем настойчивей была мать, тем яростней было сопротивление. Однажды, уйдя на работу, мать заперла дверь снаружи. Дочь решила выбраться через балкон. Мать предвидела это и забила балконную дверь. Можно представить себе, до какого неистовства дошла девчонка, если, услышав, как мать открывает дверь, кинулась ей навстречу с кухонным ножом. Тут — случайность. Первым вошел в квартиру слесарь, мать привела его с собой — починить кран. Слесарь схватил девочку за руку, его слегка оцарапало. Мать осталась невредимой. Теперь она пишет дочке: «Дорогая моя деточка, куклочка моя…» Девочка читает эти строчки с каменным лицом.

Е. Д. рассказала мне, как и что она предпринимала, пытаясь найти подход к своей воспитаннице. Было бы удивительно, если бы эти попытки имели успех. Впрочем, молчу. Со мной такое тоже случалось.

Недавно она вызвала девочку и стала выговаривать ей за небрежную уборку. Та стояла молча, глядя в пол. Е. Д. взглянула на ее склоненную голову, на худую тонкую шею и вдруг почувствовала такую острую, такую нестерпимую жалость, что у нее сдавило сердце.

— Ах, какая же ты несчастная, — сказала она. — Ты у меня самая несчастная. — И заплакала.

У девочки задрожали губы.

— Все мою маму жалеют… а я… а меня…

Теперь они плакали вместе. В это время в комнату вошел Б. Ф. Он ничего не сказал, тут же вышел. Разговор был после. И Е. Д. никак не могла успокоиться. Она сбивчиво передала мне его слова: слюнтяйство… не имеет ничего общего с педагогикой… Она была удручена и подавлена.

— А как девочка? — спросила я.

Она оживилась.

— Представь, оттаяла, а то как замороженная была. Матери в первый раз ответила. А то мать пишет, а отвечаю я. По-моему, у нее на душе легче стало.

— Так это же самое главное! — сказала я. — Остальное наплевать и забыть.

— Ты правда так думаешь? — недоверчиво спросила Е. Д. Надолго замолчала. Потом сказала: — Удивительно, как ты на меня действуешь.

А я продолжаю думать об этой истории. Уже применительно к себе. Педагогика, конечно, наука. Но не в большей ли степени — искусство? Я вспоминаю свои случайные открытия и вовсе не случайные промахи и ошибки, которые я совершала и, увы, буду совершать…

Все это я написала и обо всем этом думала вместо того, чтобы писать и думать о том, о чем намеревалась. Наверно, вот так, подсознательно, мы защищаем себя от того, что нам тяжко, больно, неприятно. Мне тяжко, больно и неприятно думать и писать о моей второй (первой?) жизни. Поэтому откладывается до следующего раза.

Вот он, следующий раз. Коротко, спокойно, и только факты. Эмоции как-нибудь в другой раз. Если вообще позволю им высунуть нос.

Начну с сегодняшнего утра. А потом буду листать дни, как страницы, только в обратную сторону, покуда не доберусь до сути.

Итак, утро.

За Димой захлопнулась дверь. Я вышла в кухню. Холодно и чисто. Ветер из форточки гоняет по полу какую-то бумажку. Поднимаю. «Меняем однокомнатную квартиру, 31 кв. м., на две раздельные комнаты. Район безразличен». Обмираю. Стою недвижно. Снова гляжу на бумажку. Тупо удивляюсь «31 кв. м.». Но у нас ведь «22 кв. м.». И вдруг вижу — не его же почерк! И меня осеняет: листок выпал из какой-то его папки, какое-нибудь кляузное квартирное дело… Я выбегаю в переднюю, хватаю плащ, перескакиваю через ступеньки, оказываюсь на улице и что есть духу лечу по своей Лесной, — я опаздываю. И думаю в том же лихорадочном темпе. Какое счастье… какая удача… у нас пятый этаж… без лифта… и нет паркета… и окна на север… и протекает крыша — не заметить нельзя: на потолке большое рыжее пятно. С нами никто не захочет меняться!!! На этом месте я осекаюсь. Постой, это что же? Ты допускаешь, что он хочет меняться? Обменять нашу с ним общую жизнь на две раздельные?!

Остальную часть пути я прохожу шагом и отворяю дверь проходной, трезвая и унылая. И начинается мой обычный день, из которого я старательно вытесняю все, что не имеет отношения к обитателям этого дома и к работе воспитательницы по прозвищу Ирэн.

Опять листаю дни. Ничего, ничего, ничего… Ага, вот!

Пришла довольно поздно. Дверь в кухню закрыта. Из щели внизу пробивается свет. Вхожу. Стол сдвинут в сторону. На освободившемся месте — раскладушка. Он сидит за столом. Говорит не оборачиваясь:

— Срочная работа. Вероятно, на всю ночь. Не хочу тебе мешать.

Мешать! Ты набрасывал на лампу платок и садился за стол. Я иногда проснусь среди ночи, вижу затененный зеленоватый свет и твою склоненную голову, и мне становится так жалко тебя и так уютно. А утром ты мне говоришь, что, как ни странно, а это помогает человеку писать свои бумаги, когда кто-то посапывает у него за спиной.