Аркадий Пинчук - Потому что люблю [сборник]

— А мы ничего… И Надя… — Пантелей странно пожал плечами и растерянно замолчал.

— Погибшими считали. И Надю, и Андрея. Как и мы с тобой. А когда узнали, что живы, сказать ничего не могли. Помогали ей… В общем, поговорим еще. Генерал на обратном пути будет в полку. Не надо печалиться. Федор любил жизнь, хотел жить. Жить без войны. За это и погиб. Давайте будем работать. Начальство прибыло?

— На КП, — кивнул головой Сирота. Помолчав, посоветовал: — Я бы на твоем месте отказался от этой затеи. Даже если хорошо слетаешь — никому ничего не докажешь. Ты опытнейший летчик. И то, что можешь ты, другим не по зубам. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Я первый это скажу.

Гай махнул рукой.

— Когда Нестеров сделал «петлю», говорили то же самое. А теперь? Так же было и со «штопором»… И так всегда будет. Если сумел один, сумеют многие. Докажу, Павел Иванович. Рано или поздно, но докажу.

— Лети, черт с тобой, — сказал Сирота и пошел на КП.

— Счастливо, — кивнул Пантелей.

— Мои приборы с вами, — скупо улыбнулась Ната, — значит, и я с вами.

Гай легко взобрался по стремянке в кабину, привычно окинул взглядом приборы, и они понимающе перемигнулись с ним.

Несколько нехитрых движений, и турбина, меняя регистр, быстро нашла свой тон. Словно обрадовавшись предстоящему полету, она запела легко и раздольно. Попробовал рули. Послушно, будто живые, качнулись элероны, стабилизатор и руль поворота. Пантелей убрал из-под колес колодки, дал знак на проверку тормозов.

Гай прижал пальцами один из рычагов на ручке и дал газ. Турбина с готовностью подхватила машину, но тормозные тиски мертвой хваткой держали колеса, и самолет, обиженно клюнув носом, присел, подрожал от напряжения, сдался.

Когда же в наушниках прозвучало: «Двадцать пятый, вам взлет», — Виктор Антонович включил форсаж и мгновенно ощутил, как его вдавило в спинку сиденья, как освещенные косыми лучами солнца квадраты бетона серой лентой рванулись под самолет. Через несколько секунд густая синяя бесконечность подняла его над миром и как бы остановила движение. Далеко внизу мигали огнями населенные пункты — села, города.

А он забирался все выше, и выше, и выше. Глаза летчика привычно перескакивали с одного прибора на другой, автоматически фиксируя в сознании параметры полета. Курс — 270. Все верно. Высота — двенадцать тысяч. Мало. Угол набора — нормальный. Давление в порядке… Если самолет из Новосибирска не опаздывает, Надя где-то совсем рядом, в воздухе.

— «Двадцать пятый», вы в зоне, выполняйте режим.

— «Клубничный», я «двадцать пятый». Вас понял.

Виктор Антонович перевел машину в горизонтальный полет и снова включил форсажный режим. Стрелка махметра быстро пошла вверх, и, когда скорости самолета и звука сравнялись, указатели на приборах вздрогнули и снова-замерли. Все. Полет продолжался за звуковым барьером.

«…А самолет из Новосибирска, наверное, уже пошел на снижение…»

Виктор Антонович на мгновение ощутил за спиной растущую тишину. Ему вдруг почудилось, что нет никакой земли, никакого самолета, а только он и густо-синий металлический купол, с проеденными временем редкими дырочками, сквозь которые слабо пробивался мигающий свет.

«— …Откуда слухи? — Генерал говорил тихо и ровно, даже бесстрастно, но Виктор Антонович чувствовал, что этот немало повидавший на своем веку человек волнуется. — Слухи были нужны. Чтобы поверил враг, должны поверить друзья. Жестоко?.. Но необходимо. Он выполнял очень важное задание Родины.

— Но почему вдруг он? Боевой летчик…

— Вдруг? Не вдруг. — Генерал, казалось, привык к любым вопросам и продолжал говорить все так же ровно и бесстрастно: — Он был талантливый летчик. Наследство матери… Большие деньги открыли ему большие возможности…»

Но уже в следующее мгновение перед Гаем встала ясно и выпукло схема сегодняшнего полета — продуманная, высчитанная до секунды, проигранная десятки раз с закрытыми глазами. В эти минуты он всем своим существом, каждой клеточкой и каждым ударом сердца слился с приборами, ручками и рычажками самолета. Каждое движение его мысли, бравшее начало от показаний приборов, переливалось в движение рук, ног и заканчивалось четким и послушным маневром могучей машины.

Он не мог ни в чем ошибиться, не имел права. За его полетом сейчас следили не только подчиненные, но и старшие начальники. Следили строго и придирчиво. И если он допустит хотя бы незначительный промах в выполнении режима — моральные потери сосчитать будет просто немыслимо. Зато если он до конца выдержит на предельном режиме и в точном соответствии со схемой весь полет, завтра, да и не только завтра, у него будет что сказать и подчиненным, и старшим начальникам.

…В тот день, когда Сирота сдал Гаю полк, они задержались вдвоем в кабинете.

— Доволен? — спросил Сирота.

— Конечно, — ответил Гай.

Помолчали.

— Я знаю, — продолжал Сирота, — ты попробуешь что-то сделать по-своему…

— Обязательно.

— Не перебивай. Так вот учти: я твой союзник во всем. Но до первого промаха. Знаю, скажешь сейчас, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. Слышали. Но тебя это оправдание не оправдает. Я мог ошибиться, тебе — нельзя. И вот почему. Ты взял тяжелую ношу. Взял сам. И ты можешь ее нести. — Он сделал ударение на слове «можешь». — Но дорога не гладкая, и ступать надо очень осторожно. Споткнешься о маленький камешек, и твоя же ноша тебя опрокинет на землю. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Конечно, — ответил Гай.

— Ну и отлично. — Сирота грустно улыбнулся. — Мне можешь ничего не желать. Должность дали вроде и солидную, но штаб есть штаб… Я не жалею, впрочем. Трудно мне было в последнее время. Чего-то я недопонял… Да и ты уже из замов давно вырос. С интересом понаблюдаю за тобой…

Предупреждение Сироты было очень своевременным. Первая же новинка в методике подготовки летчиков-инструкторов вызвала категорическое возражение в вышестоящих инстанциях. Прибыли инспектора, разобрались, проверили на практике, возражать перестали. Обучать летчика может только тот, кто сам умеет все делать в несколько раз лучше. Значит, инструктору нужна другая программа, иная интенсивность и нагрузка. А тут еще новость — в полк поступили новые самолеты. Надо быстро переучиваться.

Виктор Гай первым опробовал «новенькую». Она была послушной и маневренной, даже чрезмерно послушной. Тут глаз да глаз нужен. А у летчика и без того напряжение на пределе. Значит, переучивание надо будет начинать с азов. Сколько же на это времени понадобится?

Впрочем, дело не столько во времени, сколько совсем в другом: всякое переучивание снижает боевую способность летчиков. И хотя такое допускается и никто за это судить его как командира не станет, Виктор Гай чувствовал себя неспокойно. И беспокойство свое он выразил очень четко в разговоре с Пантелеем.