Аркадий Пинчук - Потому что люблю [сборник]

И она, как показалось Муравьеву, обрадовалась сказанному. Что-то еще напутственное говорила, какие-то пустяки вспоминала, а сама уже была где-то совсем в ином мире. Торопливо попрощалась, торопливо сбежала по черным ступенькам в туннель.

В душе осталась сосущая пустота, будто из нее что-то вынули, а обратно положить не сочли нужным.

…Уже в сумерках за окном мелькнуло знакомое название станции. У Муравьева это название отмечено на полетной карте как один из ориентиров. Значит, уже совсем близко. На МИГе он долетел бы домой за пять-шесть минут. Сегодня вторник, должны быть полеты. Вторник… Черт! Ведь на сегодня назначен парад. Состоялся ли он?

Муравьев включил радио, надеясь хоть что-то узнать из последних известий. Но в динамике клокотала Героическая соната Бетховена. Было уже около одиннадцати. Значит, последние известия передали. Вечер уходил нехотя, оставляя на небосводе раскаленные докрасна облака. И только у самой земли все плотнее становился черный туман, пробитый строчками огней приближающегося города.

На перроне Муравьев столкнулся с офицером из своего полка. Тот кого-то напряженно выглядывал среди прибывших пассажиров.

— С приездом, Коля!

— Спасибо. Что нового у нас?

— Все в норме.

— Парад состоялся?

— Еще как! Шелест наш отличился. Благодарность от главкома получил.

— Ну молодец!

Женька отличился… Будет теперь испытателем. Нет, ему нельзя уезжать из полка. Плохо ему будет. С таким грузом в небе тяжело. И Толя Жук ведь ни за что. И Белый тоже. А Женька лавры пожинает. За дело, конечно, не зря. Но ведь Жук и Белый из-за него наказаны…

Муравьев вышел на привокзальную площадь и повернул к стоянке такси. Телефонная будка словно выросла из-под земли. Желто-красная, с распахнутой дверью.

«Уже полночь, Муравьев! Этого ни в коем случае нельзя делать!..»

Голос разума был голосом вопиющего в пустыне. Палец уверенно накручивал диск, а сердце расширилось так, что трудно стало дышать.

— Да…

— Я тебя разбудил?

— Коля?

— …

— Коля… Откуда?

— Не хотел звонить, но не смог…

— Я не спала.

— Что же ты делала?

— Пьянствовала.

— Вот здорово! С кем?

— С Ириной Николаевной. Был отличный вечер. За тебя пили.

— Так уж прямо за меня?

— Ну не прямо… За мужчин, которых мы любим…

— Вера…

— Да…

— Вера…

— Ну что, Муравьев?

— Я люблю тебя…

— …

— …

— Хорошо это или плохо, Муравьев?

— Можно, я приду к тебе?

— Ты где?

— На вокзале.

— Коля…

— …

— …

— Как твои дела на заводе?

— Плохо.

— Вера… Я приеду сейчас к тебе.

— Коля…

— Я приеду. Ты оденься и выходи. Ведь все равно не уснешь.

— Я очень устала. Не мучай меня.

— Вера…

— Прошу тебя…

— Вера…

— Бог тебе судья. Приезжай.

…Она встретила его у своего подъезда. Еще рассчитываясь с водителем, Муравьев заметил на тускло освещенном крылечке тонкую фигурку в брюках и курточке, со спрятанными в карманах руками. И если бы не длинные волосы, перехваченные на затылке в толстый пучок, ее можно было принять за юношу.

Она не пошевелилась, пока он не подошел вплотную, потом протянула руку. Он взял ее ладонь и прижал к своей щеке. Вера осторожно высвободила руку.

— Пойдем побродим, — сказала тихо охрипшим от волнения голосом. — Как хорошо, что ты приехал! Я бы действительно не уснула.

— Вера…

— Давай немножко помолчим, ага? — Она крепко взяла его под руку и прижалась к плечу. — Помолчим, а потом поговорим.

— Сумку эту будем с собой таскать?

— Будем с собой таскать. Когда устанешь, я понесу. Ладно?

— Ладно.

Молча и неторопливо они миновали несколько кварталов погрузившегося в сон города. Лишь одиноко светящиеся окна да такие же одинокие прохожие напоминали о том, что город живет, что кому-то в эти часы не до сна, что надо заступать в ночную смену или закончить к утру чертеж, покормить проснувшегося ребенка или дочитать интересную книгу. А кто-то не спит и потому, что ему просто не спится.

— Значит, скоро ты должен уехать? — неожиданно спросила Вера.

Муравьеву так хотелось сказать, что никуда он от нее не уедет, что им нельзя расставаться, что он что-то придумает… Но сказалось совсем другое:

— Да, Вера. Я должен уехать.

Сказав это, он совершенно неожиданно понял, что его отъезд — не разлука, что дорога на Север — единственно верный путь, который рано или поздно, но обязательно приведет его к Вере. И оттого, что он понял это, ему стало сразу легко и просто.

— Ты мне будешь писать?

— Я люблю тебя, Вера.

Она еще крепче прижалась к его плечу, благодарно пожала руку.

— Дай уже мне твою сумку.

— Она тяжелая.

— Ну, дай. Жалко, да?

— Конечно, жалко.

— Я так и знала, что ты жадина. Ну, дай…

— Самому хочется.

— Ну ладно, — шутливо пригрозила она, — я это тебе припомню… — И неожиданно спросила: — А можно мне на Севере отпуск провести? Мне юг уже надоел. Можно?

— Вера, Север большой…

— А вот там, где ты будешь?

— Там тундра. Скука и пустота.

— Но ведь там будешь ты. Конечно, если ты захочешь…

— Спасибо, Вера…

— Ты мне покажешь тундру?..

— Этой красотой ты быстро насладишься.

— И северное сияние?..

— И это увидишь.

— И тебя хотя бы через день?

— Можно и каждый день.

— Вот у меня уже и есть чем жить. Ожиданием отпуска, потом будет Север, потом воспоминания… Это будет мой лучший отпуск за последние четыре года.

Они еще помолчали несколько минут, прислушиваясь к звону собственных шагов.

— Что стряслось на заводе? — спросил Муравьев.

— Я забраковала всю партию.

— Переживаешь?

— Если бы только я…

— И Катя?

— С Катей плохо. Она допустила ошибку в расчетах. Ее отстранили от должности.

— А тебя?

— Меня тоже отстранили. Но временно. До окончания расследования…

— Что расследовать? Ты же права.

— К сожалению, да.

Когда они прощались возле Вериного подъезда, ночь уже дрогнула под напором нового дня и погасила на востоке не только мелкие, но и крупные звезды.

— Оставь сумку у меня, — сказала Вера. — Не понесешь же ты ее на аэродром?

— Как же это я не понесу, если понесу?

— Тяжелая.

— Здесь бритва, мыло, зубная щетка и даже полотенце.

— Ну, если и полотенце, надо непременно нести. — Она протянула ему обе руки.

Муравьев взял их и обе поцеловал по нескольку раз.

Возле гостиницы сосновый бор на все лады звенел птичьими голосами. Пернатые жители аэродрома славили наступающий день. Муравьев распахнул в номере окно и, не раздеваясь, прилег на кровать. Спать уже было некогда, через час-полтора завтрак, затем развод, приедут летчики, техники, приедет Белый.