Борис Микулич - Трудная година

— Вот и хватит,— говорит Кравченко, и Вера подни­мает голову на его голос; неужели присутствие Игната создало эту атмосферу тихого покоя?

Но Вера слышит — в двери действительно откуда-то проникает музыка. Кравченко прислушивается и улы­бается.

— Соседнюю квартиру занял итальянский офицер с двумя холуями. Это скверно, но все же лучше, чем нем­цы. Иметь соседями немцев — не хотел бы я этого!

И они снова берутся за переписывание.

II

Забирая листовки, тетя Феня сказала Вере:

— Квартирант хочет видеть вас. Даже и представить трудно, что там делается!

Договорить им не удалось. Через будку шли люди, и среди них много было полицейских, которые в послед­нее время буквально затопили предприятие.

День тянулся долго. И, наконец, Вера и тетя Феня, рсвободившись, пошли по одной из окраинных улиц. «Квартирантом» тети Фени был тот самый Кац, командир Красной Армии, которого поставил на ноги пятью опера­циями Иван Иванович Кунцевич. Женщина поместила его у себя, и сделала она так, чтоб об этом почти никто из соседей не знал. Но есть дела, о которых подобные окраин­ные улицы узнают сразу же, есть такие события, о ко­торых соседка передает соседке быстрее, чем это можно сделать по телефону. Вот как раз о таком событии и рас­сказала тетя Феня:

— Прибегает вчера соседка. Говорит, идем ко мне. Прихожу и вижу — за столом сидит какая-то женщина в вязаном платке, пьет чай. На лавке — двое детей. Одному, может, лет пять, другому — годков восемь. Едва переступили порог, соседка двери на задвижку и гово­рит: «Вот, тетя Феня, моя знакомая, из деревни. Только я ей, прямо говорю — стерва ты, сучка!» А женщина в вязаном платке и глазом не ведет, сидит и хлебает из блюдца. Я говорю соседке: «Детей постыдись, что это ты при них такие слова?» А она опять — стерва, сучка. Ну тут я не выдержала, прикрикнула на нее. Давай, говорю, разбираться, если позвала.

Вера слушала и не верила своим ушам. Женщина из деревни привезла своих племянников, детей своей сестры, которая померла от тифа еще летом. Мать этих ребятишек — жена командира. Когда пришли немцы, она переехала из города, где жила, в деревню, к сестре, и та, понятно, дала ей приют. И во время болезни сестра ухажи­вала за нею, смотрела и за племянниками.

— Пока в чемоданах было барахло, — резала соседка.— А потом решила, что пускать его на сирот нет рас­чета.

— Побойся бога,— сказала женщина, потея от горя­чего чая.— Какое там барахло! Всего и взяла-то на покой­ницу, когда та хворала. Не знаю, как их дальше прятать.

— А кто знает, что их батька — еврей?

Так и не выяснилось определенно — то ли боясь кары за то, что укрывает еврейских детей, то ли позарившись на «барахло», тетка решила привезти ребят в город и сдать их немецкой комендатуре. Но это намерение не осуществилось. Хозяйка, обругав деревенскую гостью, за­явила, что детей оставит у себя, своих четверо, пусть бу­дет еще двое. Однако тетя Феня забрала на ночь старшего к себе, ничего не сказав тетке даже тогда, когда та заметила:

— Как хотите, милая. Мне лишь бы с рук их сбыть. В деревне-то покоя не было. Ответственность с плеч — и то легче.

Молчаливого мальчонку тетя Феня привела в свою хату, в которой когда-то было шумно от сыновей и их друзей, а теперь тишина нарушалась только сухим кашлем квартиранта. Усадила за стол, поставила перед ним миску с супом, достала из комода кусок сахара, при виде кото­рого глаза мальчонки повлажнели.

— Ешь, милый, ешь! Как тебя зовут?

— Марат... —тихо ответил хлопчик, но к сахару не притронулся.

— Бери, глупенький, не бойся.

Марат взял сахар и зажал его в кулачке:

— Я его братику отдам...

Взволнованная тетя Феня сказала, что и для братика найдется.

— С кем это вы там? — спросил Кац, появляясь па пороге. И вдруг выронил из рук палку, на которую опирал­ся, порывисто шагнул вперед и, потеряв привычную опору, грохнулся на пол.

— Сын мой, сын!

Вера, волнуясь, переступила порог. В маленькой хат­ке было тихо и покойно. Прикрученная лампа стояла на столе, застланном домотканой скатертью в разноцветных кружках, таких мирных кружках, придававших всей ком­нате своеобразный уют. «Неужели в такой обстановке в наше время происходят трагедии?» — подумала Вера. Навстречу им поднялся, опираясь на палку, высокий че­ловек, лицо его было слабо освещено, и Вера поразилась его сходству с Николаем Островским.

— Добрый вечер, товарищ Кац! — невольно подлажи­вая голос к тишине, поздоровалась Вера.

Тетя Феня сказала:

— Он — не Кац. Он живет по документам моего млад­шего сына Петрика. Годы не сошлись, но кто разберет — горе всех одной краской красит.

— Ничего, тетя Феня, здесь же никого чужих нет...

Потом они пошли в соседнюю комнату. Тетя Феня не­сла лампу, заслонив огонек ладонью. Втроем они стояли над кроватью, на которой спали дети: Марат и Эдик. Ни­какого сходства, казалось, не было меж ними, этими детьми. У обоих были только одинаковые брови. Да оди­наково спали — подложив под щеку правую руку. Выхо­дили из спальни на цыпочках. Сели. Вера думала, почему у них с Наумом не было ребенка? С такими же глубокими и проникновенными глазами, как у Наума?

Кац сказал:

— Невероятное стало фактом... Если об этом напи­сать в книге, никто бы и не поверил. И разве думал я когда-нибудь, что увижу своих малышей здесь, в Крушинске, за триста километров от того места, где когда-то оставил их? — Помолчав немного, он продолжал:— Я ре­шил... уйти из города. Я не имею права подвергать детей вечной опасности. Без меня добрые люди о них позабо­тятся. А я могу защитить своих детей, только находясь далеко от них и только борясь с фашистами...

Он перехватил Верин взгляд: она смотрела на палку. «Кравченко же без ноги совсем, и другая вконец искалечена. А я могу ходить и без костылей. Значит...»

— Куда вы намерены идти или ехать?

— Вот это решайте вы с Игнатом. Мы долго лежали с ним рядом в одной палате, вместе нас выбросили из го­спиталя и обоих подобрал Иван Иванович. Я буду делать все, что он посоветует.

— Вы еще слабы... Может, для детей найти другое пристанище?.. А вы здесь...— несмело начала было Вера.

— Он и слушать об этом не хочет, Верочка,— с нажи­мом сказала тетя Феня.

Кац попробовал улыбнуться, но вместо улыбки на ли­цо набежала гримаса страдания, он это почувствовал и на­хмурился.

— Нет, нет... Я прошу вас... Сегодня же решайте. Дети не должны находиться в опасности. У Петрика не может быть сына такого возраста, как Маратик... Я все взвесил, все продумал — за ночь и день...

— Я передам все, о чем вы просите.

Они распрощались.

И на экране воспоминаний перед Верой возник «Жу­чок»... Нет, детей надо уберечь, надо отвести от них лю­бую опасность... Пусть и в эту трудную годину они чув­ствуют твердую, уверенную, заботливую руку взрослых.