Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

По квартире бродили запахи лука, сдобного теста, перетираемой в ступке цедры и свежей малины, купленной на крюшон, — его собственноручно должен был приготовить Евгений Константинович, — сквозняк выдувал занавески в открытые окна (погода была солнечная, теплая), покачивал стоявшие повсюду в вазах длинные стебли гладиолусов с роскошными бордовыми, белыми и оранжевыми цветами, — Алексей еще вчера приволок их с базара полное эмалированное ведро.

Предпраздничная суета сегодня, после недавних огорчений, размолвок, неопределенности, всех взбодрила, создала единый, быстро сладившийся ансамбль, в который компанейская Марико вошла легко, без нажима, сразу преодолев первоначальную неловкость, понятную в ее положении.

Реплики, разговоры, просьбы, которыми они обменивались: «Ирина Анатольевна, сливки взбивать?» — «Алик, сбегай за перцем!» — «Татьяна, не ешь горячее печенье, заворот кишок наживешь!» — реплики, связанные, казалось, лишь с совместными хлопотами по хозяйству, несли скрытую нагрузку, стирая остатки непонимания, последствия недомолвок, прежних взаимных обид, настраивая виновников суматохи на добродушно-шутливый лад.

У каждого этот так славно начавшийся день вызывал в памяти разные, но в чем-то близкие образы и картины.

Евгений Константинович думал о том, как скоротечно, как баснословно быстро промелькнуло двадцать пять лет после его более чем скромной свадьбы, и улыбался рассеянной блуждающей улыбкой. Может, он видел себя и Ирину в молодости, в тот час, запомнившийся на всю жизнь, когда они, насквозь промокшие, но хохочущие, веселые, шли домой из загса — по дороге их накрыл проливной дождь, но они не спрятались, не ускорили шага, потому что Ирина усмотрела в их маленьком приключении счастливую старинную примету.

Ирина Анатольевна, возившаяся у плитки, так часто посматривала на черные замшевые туфли Марико, будущей своей невестки, что та, смутившись, сказала:

— Я забыла снять. Я сейчас…

— Нет, что ты, девочка, пол грязный. Я смотрела, потому что вспомнила… У меня к моей свадьбе совсем развалились туфли, и Евгений Константинович принес немецкие. Почти такие же, как твои. Подобрал в Кенигсберге, в разваленном бомбой обувном магазине. Единственный его фронтовой трофей. Так, вспомнилось…

Алексей со страхом представлял себе свое близкое теперь бракосочетание: он, как и отец, не любил шумных празднеств и всякой гласности. А Марико виделся тот новогодний вечер, у нее дома, где было очень похоже — сутолока, возбужденные голоса, запахи. Тогда ей в первый раз поверилось, что она сумеет понравиться Алексею, стать нужной ему.

Танька? Таньке, конечно, льстило, что у нее — взрослый брат и она впервые будет равноправно сидеть за столом и громче всех кричать: «Горько!» И два раза подряд: две свадьбы — серебряная и обыкновенная — дело совсем не шуточное!

…За стол сели в пять. Женщин было гораздо больше: Евгений Константинович никогда не умел заводить стольких друзей и знакомых, как Ирина Анатольевна, пригласившая многих своих сослуживцев. Пришли Сафар Бекиевич с супругой, моложавой, несмотря на пятерых детей, худенькой молчаливой женщиной со смуглым лицом и необыкновенно живыми черными глазами, родители Марико, все еще холостой математик Нахушев, Семен Семенович Варнаков, которого недавно проводили на пенсию, его жена и еще несколько учителей.

Евгений Константинович сам ходил к Макуниным — приглашал всех, но Ираида Ильинична наотрез отказалась: «Спасибо. Не до веселья нам… А Оли нет, она ушла на кварц… Да и вряд ли она пойдет».

Ираида Ильинична избегала его взгляда и, как прежде, морщила лоб. Она снова пополнела, видимо несколько оправившись от потрясения, и Ларионову подумалось, что она жалеет о недавнем своем визите к нему и о том, что раскисла тогда. «Мы чужие — чужими и останемся» — казалось, говорил весь ее вид.

Он пожал плечами и не настаивал.

Тамадой единодушно избрали физика. Он сначала отнекивался, но потом все-таки сел во главе стола и показал, что даже самый стеснительный горец знает и умеет все, что касается застолья, этой неотъемлемой части горского быта, кавказского гостеприимства. Причем он был в меру гибок и демократичен — ни на кого не давил, требуя пить до дна, сам усадил нерешительно вертевшуюся в дверях Таню рядом с виновниками торжества. «Это не только их праздник, Танюша, — сказал он, — это и ваш с Алешей. Садись и не смущайся». Танька не заставила себя долго упрашивать. По ее раскрасневшемуся личику не было заметно, чтобы она смущалась.

Вышло так, что брат и сестра оказались между отцом и матерью. Марико сидела чуть поодаль, возле Нонны Георгиевны.

— Ну, что же, это самое… — встал Сафар Бекиевич, поднимая рюмку. — Властью, данной мне от бога, я и начну… — Он поморгал, подвигал подбородком и продолжал уже без шутливых ноток в голосе: — Вот, это мои друзья — Евгений Константинович и Ирина Анатольевна. У них сегодня — большой день: они прожили вместе ни много ни мало — четверть века… Хорошо прожили, дружно, красиво. Я знаю их близко всего около трех лет, но уверен, что не так-то просто найти более дружную и любящую пару. И мне кажется… Понимаете, мы, кавказцы, любим в наших тостах этакую цветистость, принятую и на Востоке, когда всякая высота сравнивается по меньшей мере с Эльбрусом, когда образы и пропорции заимствуются из богатырского эпоса, из нартов, и никакая гипербола не кажется преувеличением… Это наша национальная черта, имеет она свою историю и свое оправдание. Но сегодня… сегодня я не хочу говорить так, потому что обращаюсь к очень простым, очень скромным людям, моим большим русским друзьям, которые заслуживают любых слов похвалы и привета, но, это самое… лучше таких же простых и добрых, как они сами… — Он еще поморгал и, выйдя из-за стола, подошел к Ларионовым. — Ну, вот… молодожены… Поздравляю вас, дорогие! Будьте всегда такими, какие вы есть, и сто лет вам жить и любить друг друга! Дай аллах всем нам погулять на вашей золотой и бриллиантовой свадьбе! Вот, все-таки не удержался, это самое… — Физик потянулся к Евгению Константиновичу, они чокнулись и расцеловались. У Ирины Анатольевны Сафар Бекиевич церемонно поцеловал руку. Жест был неуклюжий, но такой прочувствованный, что все захлопали.

— Горько! — тихонько пискнула Танька, с опаской посмотрев на тамаду.

— Татьяна! — укоризненно покачал головой отец. — Не вольничай! И вообще: вас еще нет с Алешкой! Вы даже не в проекте.

— Правильно! Горько! — подхватил Шалико Исидорович.

— Горь-ко-о! Горь-ко-о!

Евгений Константинович встал, выжидательно глядя на жену. Она тоже поднялась и подставила ему губы, улыбаясь. Они поцеловались, и оба порозовели.