Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

Маленького роста, почти лысый, — лишь на висках и затылке жидкие волосы обрамляли гладкую блестящую тонзуру седым полукружием, с бесцветными бровями, красневшими в те редкие минуты, когда он сердился, безвольный, всегда со всем соглашавшийся, Семен Семенович Варнаков явно не был создан для карьеры руководителя. Он давно мечтал об «отставке», единственное, что его удерживало, — это солидная пенсия, которую он должен был получить через год.

— …К сожалению, ложкой дегтя явился инцидент с десятиклассниками. Весьма прискорбно, что один из них — сын нашего преподавателя…

— Неважно, чей он сын, — буркнул физик. — Говорите по существу, это самое…

— Я по существу. И прошу меня не перебивать!

— Товарищи, — устало сказал Варнаков, прикрыв глаза. — Соблюдайте порядок.

Немка обиженно села. Дальше пошло как по нотам. Панегириками Ираиде Ильиничне разразились Иванова, кто-то из начальных классов, несколько слов промямлила Лида, засматривая в лицо своей повелительнице. Семен Семенович, выждав паузу, сказал, что выступивших мало, и поднял еще двух-трех человек, для протокола. Говорили они больше о частностях, не стоивших доброго слова. Завели спор о том, как правильнее выводить учеников из класса после смены — по одному или по два, долго препирались по поводу повязок для дежурных: какими они должны быть — красными или голубыми. Молчаливый тихоня историк вдруг разошелся и невпопад расхвалил ребят из кружка Ларионова. Иванова удивленно воззрилась на него, а Сафар Бекиевич даже отложил свою клеенчатую тетрадь, в которой решал задачи.

— Кружок, действительно, сделал кое-какие успехи, — милостиво согласилась Макунина. — Но не обязательно было позволять Влахову курить на сцене…

— Вот еще! Разве в этом суть? — громким шепотом сказал математик, тряхнул волосами и покраснел: его услышали.

— Мы на все должны обращать внимание, на то мы и педагоги!

— Это выступление, Ираида Ильинична? — спросил Варнаков.

— Да, видимо, мне придется сказать несколько слов… — Она поднялась и повела подбородком. — Я, товарищи, конечно, очень рада, что мои скромные труды получили вашу благожелательную оценку. И должна отметить, коллектив очень помог мне в организации конференции. Особенно Эмилия Львовна и Маргарита Афанасьевна…

(Ни Шерман, ни Иванову не забудет! Зато о бедной Лиде, которая даже похудела за эти дни, — ни единого звука!)

— …не обошлось, правда, без досадных недоработок…

(Это уже — о нем, о Ларионове!)

— …Я понимаю, что новому человеку трудно сразу приобщаться к традициям нашей школы, которые отличаются… определенной строгостью и накладывают на учителя большую ответственность. Но либо их надо принимать, либо… Не может целый коллектив подстраиваться под одного человека. Я имею в виду товарища Ларионова. Об уроках его пока говорить не буду: я мало их посетила…

— А зря! — вырвалось у Семена Семеновича. — Отменные уроки!

Она посмотрела на него так, как будто он ляпнул бог знает какую бестактность, и продолжала тем же ровным менторским тоном:

— Считаю своим долгом упомянуть о другом. Мне кажется, Евгений Константинович, вы не соблюдаете необходимой… дистанции, что ли, между собой и учениками. Не скажу, что панибратство, но… Однажды вы вместо классного часа играли с ними в волейбол на площадке… И последний случай. По-видимому, с вашего ведома дети принесли на выставку вот это… — Она достала из папки «Кустаря-одиночку», брезгливо приподняла над столом и продемонстрировала педсовету. — Ваш Влахов вел себя вызывающе: курил в зале. И наконец, драка… Я думаю, мы должны выяснить ее причину и примерно наказать виновных. Лидия Евстафьевна, позовите обоих, они ждут в коридоре.

Пока Лида бегала за Петей и Алексеем, в учительской стояла выжидательная тишина. Физик сердито сопел и моргал, молодежь в углу перестала шушукаться. Все взоры обратились на дверь.

Они вошли, пробормотали свое «здравствуйте», жалко повисшее в воздухе, и стали у стены, не зная, куда девать руки.

Пятьдесят взрослых изучающих взглядов!

Может быть, среди них есть и сочувственные, и ободряющие, даже наверное есть: мол, не унывайте, ребята, ну, мало ли в жизни бывает, — но разве дойдут они по назначению, когда уже воздвигнут враждебный барьер, созданный самой расстановкой сил, неравным положением сторон: одни против всех! Загнанные в тупик, внутренне ощетинившиеся, собравшие все свои оборонительные резервы, в сущности безоружные перед лицом власти и опыта!..

— Семен Семенович? — шепотом сказала Макунина.

Он понял ее вопросительную интонацию и страдальчески сморщился:

— Да-да, пожалуйста, возьмите это на себя!

— Кто из вас первый ударил?

— Я, — сказал Алексей и отвел руки за спину. На отца он старался не смотреть.

— За что?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Он, видите ли, не может! А все-таки?

Алексей молчал. Лицо и шея его стали пунцовыми. Петя сохранял вид молодого петушка, готового ринуться в любую свару.

— Влахов, из-за чего произошла драка?

— Драки не было.

— Как не было? У Ларионова до сих пор синяк под глазом…

— Он меня стукнул, я — его. Вот и все. Разве ж это драка?

Вмешался Сафар Бекиевич:

— Слушай, Влахов, не крути. Говори, в чем дело?

— Я не кручу. Пускай он скажет…

— Разрешите слово, — встал завхоз Болбат — огромный грузный украинец лет пятидесяти пяти с мохнатыми бровями и угрюмым выражением лица. Он был туп и прямолинеен, но дело свое знал. Если бы по методу «меченых атомов» можно было окрашивать мысль и видеть ее сквозь черепную коробку Болбата, то любопытно было бы наблюдать, как, зародившись где-то в надлежащем отсеке его мозга, она начинала свой извилистый путь так же медленно и неповоротливо, как деревенская колымага, которую тянут упрямые, невозмутимые волы. Причем, если в голову завхоза западала одна какая-то мысль, то для другой, места не оставалось. Тем более удивительно, что школьное снабжение и разное хозяйство находились в полном порядке. За это Болбату все прощалось.

Варнаков кивнул.

— По мне — так, — прокуренным басом сказал завхоз. — Не хотят говорить — не треба. Выставить их из школы на недилю — нехай обдумаются. Все.

— Возможно, придется последовать вашему совету, — согласилась Макунина. — Кроме того, Влахову надо пригласить бабушку…

— Может, они все-таки объяснят, — миролюбиво заметил Варнаков. Он не любил конфликтов, видимо считая стычку между двумя учениками не такой уж редкостью, чтобы придавать ей значение.

— Хорошо, — вдруг встрепенулся Алексей, — я попробую…

— Мы слушаем вас.

— Я… одним словом, я обидел Влахова. И полностью виноват… — Он облегченно вздохнул и продолжал уже спокойно и деловито: — То, что я сказал, было очень неприятно Влахову. И я это знал и обидел его намеренно. В ответ он оскорбил… — Алексей запнулся, — оскорбил человека, которого я… уважаю. Я ударил Влахова. Он дал мне сдачи. Виноват я один.