Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

Третий день она сидела дома: болело горло, подскочила температура, — мать не пустила ее в школу. У ног Марико, на тахте, копошился маленький Джой — потешный черно-белый японский хин с мокрым носом-пуговицей и стеклянными, навыкате, глазами, торчащими из-под нависших лохматых бровей. Марико сто лет мечтала о такой собачонке, вроде Тинг-а-Линга из «Саги о Форсайтах», но теперь, когда Нонна Георгиевна наконец где-то купила его, осуществленная мечта потускнела: Джой был себе на уме и вечно огрызался, если ему что-нибудь не нравилось.

Марико откинула, плед, выпростав голую ступню, и большим пальцем почесала Джою за ухом. Он недовольно заворчал.

— Злючка! — сказала она с досадой и столкнула его ногой на пол.

Джой фыркнул, обиженно поджал хвост и поплелся в угол, где стояло его блюдце с молоком.

Нонна Георгиевна, видимо, почувствовала перемену в дочери: недаром этот подарок и усиленные нежности, которыми она осыпала дочь в последние дни.

В окно било солнце, медленно стирая морозную роспись со стекол, на стене равнодушно тенькали большие круглые часы, в кухне гремела кастрюлями Тося.

Мать куда-то ушла с утра. Еще полгода назад Марико и в голову не пришло бы гадать, где она пропадает. С некоторых пор это стало занимать ее мысли. Вообще ее раздражало в матери многое такое, чего она раньше просто не замечала.

Взять хотя бы несносную манеру отстегивать дома резинки, не снимая чулок. Чулки спадали до колен и повисали вялыми отворотами, как у мушкетерских ботфортов. Полные материнские ноги становились к тому же и несуразно короткими.

К сорока пяти Нонна Георгиевна изрядно отяжелела — платья расползались по швам, а лицом с маленькими заплывшими жирком глазками, с курносым носиком, тоже утратившим первоначальную форму, она стала напоминать хорошо откормленную свинку.

Обаяние исчезло. Постаревшая, расплывшаяся женщина, которая любила весело пожить в молодости.

А ее болезненное, почти маниакальное пристрастие к вещам и тряпкам, всяческим заграничным «штучкам»? Слава богу, у них этого добра предостаточно, пора бы и остановиться.

Когда неловкая Тося сломала однажды белую чешскую крышку от унитаза, взгромоздившись на нее в сапогах, чтобы снять паутину с потолка уборной, Нонна Георгиевна чуть не упала в обморок. И не успокоилась, пока не раздобыла новый стульчак.

А нелепая беготня по утрам? Мать вставала чуть свет и, облачившись в голубой тренировочный костюм, который обтягивал ее, как резиновый напальчник, выдавая и подчеркивая все складки и утолщения, отправлялась в парк, чтобы побегать там мелкой трусцой и сбросить лишние килограммы. Вернувшись, она с завидным аппетитом налегала на завтрак: килограммы не убавлялись, а прибавлялись.

— Тося?!.

У двери зашаркали шлепанцы.

— Чего?

— Хватит тебе возиться. Посиди со мной.

— Убираться надо.

— Успеешь.

Тося не заставила себя упрашивать и села на край тахты, неодобрительно посмотрев на Джоя, улегшегося на паласе, в метре от ее ног.

— У-у! Глазищи! Того и гляди вцепится!

— Тося, почему ты не выходишь замуж?

— Женихов нету.

— Нет, я серьезно. Ты не была замужем?

— В законе не была, а так…

— Как «так»? Расскажи?

— А чего рассказывать-то? Подумаешь — интерес. Ну, был парень. Видный, поджаристый такой…

— Поджарый?

— Худой, значит. Больно ты любишь придираться, — беззлобно сказала Тося. — Ну, обещался жениться. Все они одним миром мазаны. Как свое получил, прикусил язычок… наболтал на пятачок.

— Бросил?

— Да нет. Месяца три ходил: своего не терял. Я-то, дура, выстелилась перед ним. После в армию забрали. Воротился — жену оттуда привез. С дитем.

— Ты горевала?

— Всякое было, — зевнула Тося. Воспоминания перестали ее волновать. На ее крупном грубоватом лице сохранялось прежнее выражение довольства: все лучше сидеть на кушетке и болтать, чем хозяйничать в этой огромной квартире, заставленной кучей ненужных вещей. — Теперь оно, конечно, пора бы… — продолжала она. — Да и человек у меня на примете есть. Не сопляк какой-нибудь, вдовец…

— Он старше тебя?

— Сорок ему.

— На целых двенадцать лет?

— Для мужика — самый раз. Вот насбираю малость деньжат, в станицу ко мне уедем.

— Ты любишь его?

Тося ни с того ни с сего обозлилась:

— Еще чего?!. Помоложе была — глупостей наделала, будет! Мужик справный, домик у него. Продаст, чай, на наш век хватит — и я не с пустыми руками. Хозяйство заведем.

Марико потянулась и, свернувшись клубочком, мечтательно произнесла:

— И мне, может, замуж выйти? Надоело все. Учиться, учиться…

— Выйдешь в свой черед.

Марико быстро села, спустив босые ноги на пол. Плед соскользнул на колени. На ней была сиреневая комбинация, сквозь которую просвечивал кружевной лифчик.

— А страшно было?

— Чего?

— Ну… когда с этим парнем… которого в армию взяли? — глаза Марико округлились, на щеках выступил легкий румянец.

Тося недоуменно смотрела на нее. Наконец поняла, облизнула губы.

— Вон ты про что? Придет время — узнаешь… Как не бояться? Бабье дело. Однако мала еще про то любопытничать. Возгри подотри сперва…

— Грубая ты, — разочарованно вздохнула Марико, снова укладываясь.

— Где уж нам тонкое обращение понимать, — Тося неторопливо встала, почесала под мышкой.

В передней мягко пропел звонок — не резкий, пронзительный, как у всех, а задумчивый, мелодичный — новинка, которую недавно притащил добычливый Виталий, содрав за него вдвое с Нонны Георгиевны. Тося опасливо обогнула Джоя, не спускавшего с нее глаз, и пошла открывать. Больше она не вернулась.

Марико натянула плед до подбородка.

— Можно, что ли?

В дверях возник Петя — порозовевший с мороза, на воротнике рубашки — мокрое пятно и кусок подтекшей ледышки: швырялись снежками. Марико стало завидно: такая погода, а она лежит тут одна.

— Вошел уже и спрашиваешь. Садись, — она показала ему на кресло, стоявшее у изножья тахты.

Петя бросил на стол учебники и тетрадки, перетянутые резинкой, и чуть не наступил на Джоя. Тот тявкнул, клацнул зубами у самой Петиной щиколотки.

— Фу, дурак! — прикрикнула на него Марико. — Пошел вон!

Джой, весь взъерошенный, отступил в угол.

— Где ты выдрала этого кутька?

— Он взрослый пес. Они большими не бывают. Японская порода.

— Шкодный самурай.

— Что в школе было?

— А что могло быть? Схлопотал банан по физике. — Петя беззаботно тряхнул волосами. — На классном часе — сегодня ведь шестница — Константиныч толкнул речугу об искусстве: картинную галерею предлагает устроить. Ольга вызвалась собирать репродукции, а мне навесили рамки стругать. Не было печали… Под конец Ираида заявилась. Сидела на задней парте, строчила чего-то.