Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

Перед собранием она страшно волновалась: ей было поручено докладывать об итогах работы комиссии по отчету, написанному Макуниной.

Председательствовала секретарь партийной организации Эмилия Львовна Шерман. Вопрос в повестке дня был сформулирован так: «О преподавании литературы и русского языка в 8—10 классах». По этому поводу с первых же минут возникли разногласия: физик проголосовал против.

— Какие у вас возражения, Сафар Бекиевич? — проскрипела Эмилия Львовна.

— Насколько я понимаю, речь пойдет о Евгении Константиновиче, — не вставая, сказал он. — Разве Ларионов преподает во всех старших классах?

— Не придирайтесь, — бросила реплику Макунина.

— В самом деле, — изобразила улыбку Эмилия Львовна, — вы никогда не были буквоедом. Не все ли равно?

— Нет, — поднялся он, моргая. — Не все равно. И скажу почему. Я не первый год в партии. Слушается вопрос о производственной деятельности Ларионова, а в протоколе это прикрыто обтекаемой формулировкой. Я не согласен.

— Но речь пойдет вообще, о преподавании литературы и языка в старших классах! — вскочила Макунина. — И я не вижу причин…

— Маргарита Афанасьевна, — краснея, спросил историк, — вы уверены, что в докладе говорится вообще, а не в частности?

Головы повернулись к Ивановой.

— Да, я думаю… — Маргарита Афанасьевна заколыхалась. На лице ее промелькнули следы недолгой внутренней борьбы, и, уже не колеблясь, она сказала, глядя прямо перед собой: — Сафар Бекиевич прав: доклад касается именно работы Евгения Константиновича.

— Так надо и записать, — сказал историк.

Эмилия Львовна метнула в него испепеляющий взгляд, дернула плечом и вынесла на голосование его предложение.

Настаивали на своем только она и Макунина. Варнаков и Иванова воздержались.

— Я одного не понимаю, как мы могли допустить? — шепнул Нахушев Сафару Бекиевичу, с беспокойством посматривавшему на дверь, как будто он кого-то ждал. — Похоже на травлю. Я был раза два на уроках литературы в моем классе и скажу вам… я, правда, математик и, может, чего недомыслю, но, по-моему, он — молодчина… — Нахушев кивнул в сторону Ларионова, сидевшего с опущенной головой.

— А мы еще ничего не допустили, — буркнул физик.

— Слово для доклада предоставляется Маргарите Афанасьевне, — торжественно провозгласила немка.

Иванова поплыла к председательскому месту, перебирая на ходу стопку бумаги с отпечатанным на машинке текстом.

— Регламент! — фальцетом выкрикнул физкультурник.

— Я уверена, докладчик не станет злоупотреблять, — одернула его жестом Шерман. — Начинайте, пожалуйста!

— Товарищи! Преподавание гуманитарных дисциплин в школе — один из важнейших вопросов обучения и воспитания подрастающего поколения нашей страны — формирования его мировоззрения, эстетических вкусов, что приобретает особое значение в настоящее время в свете…

«Знакомый стиль», — подумал Евгений Константинович и невольно поморщился. Его сердила неизвестно кем выработанная манера искусственно засушивать язык, лишать его природных красок, живости, образности, когда дело касалось официальных документов, докладов, ученых статей, сообщений и информации. Язык один, и на нем можно высказать что хочешь и еще сверх того бог знает сколько! Так зачем насильно втискивать его в прокрустово ложе заезженных штампов, засорять и уродовать? Кому нужна эта наукообразная протокольно-канцелярская мешанина?

— Разрешите?

В учительскую вошел черноволосый, небольшого роста мужчина, в очках, с папкой в руке.

— Здравствуйте, товарищи. Прошу меня извинить за опоздание.

— Пожалуйста… присаживайтесь сюда, — растерянно предложила ему стул Ираида Ильинична. — Вы нас не предупредили…

— Будьте добры, продолжайте, — сказал он Ивановой, садясь. — Я больше не помешаю. И еще раз извините.

— Кто это? — тихо спросил Нахушев у Сафара Бекиевича.

— Инструктор горкома. Отличный парень, — удовлетворенно ответил тот.

Маргарита Афанасьевна нервно затеребила листки, отыскивая место, где ее прервали.

— Действующие программы по литературе в старших классах, — как-то неуверенно начала она читать дальше, — составлены очень компактно, и учитель должен предельно экономно расходовать учебные часы, во избежание отставания. Наша первостепенная задача…

Евгений Константинович по-прежнему не поднимал головы. Он догадывался, какие ему будут предъявлены обвинения, и вдруг поймал себя на мысли, что сомневается в собственной правоте. Может, он просто отстал? Чего-то не понял в тех новых веяниях, которые коснулись школы за последние годы?.. Да нет же, он мог ошибаться в частностях, но не настолько утратить ощущение сегодняшнего дня, чтобы упустить из виду главное направление. И он всегда проверял себя по самому точному, как он считал, барометру — по детям. Если ты плох и негоден — по ним будет видно…

Пока Иванова читала довольно длинную преамбулу, все шло нормально, но как только понадобилось перейти к конкретному анализу уроков Ларионова, с ней стало твориться непонятное.

Умолкнув, она побледнела, потом покраснела, и два круглых пунцовых пятна уже не сходили с ее пухлых щек до конца собрания. Стала для чего-то перекладывать и сортировать свои листки. Пауза затянулась.

— Мы слушаем, Маргарита Афанасьевна, — напомнила немка.

Иванова засуетилась, опять стала искать продолжение и уронила несколько страниц на пол.

— Ну, вот… этого еще не хватало, — пробормотала она беспомощно.

Нахушев бросился собирать листы.

— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете? — спросила Эмилия Львовна.

Но Маргарита Афанасьевна уже овладела собой.

— Спасибо, они мне больше не нужны, — сказала она Нахушеву, положившему на стол в беспорядке сложенные бумаги. — Я как-нибудь своими словами…

— Но вы можете упустить, — встревожилась Макунина.

— То, что я решила сказать сегодня, я не забуду, — с несвойственной ей твердостью заявила Иванова. — И сделайте одолжение, не перебивайте меня.

Наступила натянутая тишина: казалось, сейчас произойдет что-то непредвиденное, не запланированное. Об этом говорил весь вид Маргариты Афанасьевны, взволнованной, налившейся краской, как будто она приготовилась перешагнуть давно не дававшееся ей препятствие.

На лбу Макуниной собрались две гневные складки. Шерман стояла с каменным лицом. Варнаков ерзал. В глазах остальных — любопытство и ожидание.

Что же будет?..

— Я начну с выводов комиссии, — набрав воздуху, как перед прыжком в холодную воду, сказала Маргарита Афанасьевна. — Скажу сразу: они не в пользу товарища Ларионова. Первое: нарушает требования программы. Второе: по своему усмотрению вводит дополнительный материал — лишняя нагрузка на учащихся. Отсюда — несоответствия календарному плану: в девятом, например, четыре часа ушло на содержание «Войны и мира». На уроках читались отрывки, несколько раз затевался свободный разговор о том впечатлении, которое производит роман на детей, о героях — кто кому симпатичен или антипатичен. Были со стороны учеников даже попытки критиковать Толстого: за намеренное, антиисторическое принижение образов Александра и Наполеона. И учитель не опроверг детей, а согласился с ними. А на детальное изучение образов, как того требуют программа, план и учебник, не хватило времени. Дальше: в восьмом классе один из учащихся договорился до того, что «Мертвые души», возможно, и были интересны современникам Гоголя, а теперь это скучно и нудно читать. И что вообще западная литература куда интересней русской, к примеру — Конан Дойль или Вальтер Скотт. Товарищ Ларионов, правда, сказал мальчику, что он не прав, но не привел доводов, а пообещал вернуться к этому вопросу в конце девятого класса. Нельзя. Учитель должен тут же, не откладывая, разъяснить учащимся их ошибки. Ну, и другие вольности… — она перевела дух и высморкалась, достав платочек из сумочки.