Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

Он дал ей отдышаться, по-прежнему держа ее голову в своих руках.

— А теперь повторяй за мной, несносная девчонка: «Я люблю тебя, Герман…»

— Я люблю тебя…

— Я давно люблю тебя, но я вредная и скрывала это…

— Нетушки, — высвобождаясь, сказала Оля и села, поправляя волосы. — Я не вредная… Изволь теперь исповедоваться.

Герман тоже сел, подставив солнцу мускулистую загорелую спину. По лицу его пробежала тень.

— Ну, я слушаю.

— Я ездил в Пярну, на родину, — ответил он после некоторого колебания.

— А первые два раза?

Герман усмехнулся.

— Смешно признаться. Просто удирал от тебя в горы. Ходил со знакомыми ребятами из альплагеря на Ак-Кая, через перевал ходил.

— Хоть бы предупреждал, когда тобой овладевает охота к перемене мест. Почему ты сейчас живешь в гостинице и где твои вещи?

— Какие у меня вещи? Один чемодан. Мотороллер я продал перед отъездом.

— А как же с работой?

— Меня возьмут в любой день.

Он чего-то недоговаривал, сна чувствовала, и прежнее беспокойство снова шевельнулось в ней. От него это не ускользнуло, и он потянул ее за руку.

— Пойдем купаться!

— Подожди. Я хочу знать все. Почему ты вдруг скис?

Герман тряхнул головой, будто освобождаясь от докучной мысли.

— Просто я подумал, как было бы плохо, если бы… я не вернулся. И знаешь что? Пожалуйста, поцелуй меня сама…

— Еще чего!

— Я прошу.

— Вокруг — люди.

— Им нет до нас дела.

— Тогда закрой глаза.

— Детский сад, — улыбнулся Сченснович, но глаза закрыл.

Она потянулась к нему, неловко чмокнула его в губы, и в тот же миг очутилась в его объятиях.

— Отпусти сейчас же!

— Опять начинается?

— Я рассержусь, Герман. Я всегда ценила в тебе проницательность, но ты явно поглупел…

Он разжал руки.

— Ты права. Пойдем освежимся.

Воды в реке было совсем мало, как всегда во время жары. Даже в сложенной из камней маленькой запруде — по колено. Сченснович вошел первым и лег спиной в прохладную, еще не успевшую нагреться проточную струю у края запруды, оставив ей место посередине. Оля поежилась.

— Холодная…

— Не растягивай удовольствие. Окунайся сразу!

Она поймала его взгляд и инстинктивно присела.

— Не смотри на меня так!

Он не послушался и серьезно сказал:

— Ты очень хороша сейчас. Другим можно на тебя смотреть, а мне нельзя?

Она плюхнулась в воду.

— Ой! Ледяная!

— Привыкнешь. Иди сюда поближе…

Оля с опаской оглядела берег. Ей не хотелось встретить знакомых. До сих пор дома не знали о ее свиданиях с Германом: несмотря на растущую день ото дня подозрительность матери и тетки, ей пока удавалось скрывать от них эту свою вторую жизнь.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Сченснович, поболтав ногами.

— Нет.

— Ты должна показать меня своим. Я постараюсь их обворожить, и ты перестанешь бояться собственной тени.

— Нет, — перепугалась Оля. — И еще раз нет. Ты не говорил бы так, если б познакомился с моей матерью.

— А все-таки надо.

— Не порть мне настроения.

— Ну, хорошо, не будем сегодня об этом, — он протянул под водой руку и положил ей на шею.

— Убери. Люди везде.

— Не уберу. Тебя надо воспитывать наново. Каждый день и каждый час. Сбрось наконец с себя эти проклятые вериги всяких условностей, смотри на вещи проще.

Она вздохнула.

— Я попробую.

— Ну вот, так-то лучше. Имею же я хоть какие-нибудь права. — Он перевернулся на живот и заглянул ей в лицо. — Кто его знает, чем ты меня приворожила… Никогда я не думал…

Негромко шуршала река, переливаясь через каменную плотнику, на том берегу ива мочила в потоке зеленые косы, в кустах заливались цикады и птицы; над рекой, над белыми нагретыми солнцем камнями, надо всей поймой, сверху донизу обжитой купальщиками, дрожал, устремлялся ввысь горячий воздух, размывая контуры прибрежных деревьев и загорелых тел, сливающихся там, ниже по течению, в одно бесформенное пятно.

Оля зажмурилась и окунула лицо в воду.

— Чего ты?

— Мне… мне хорошо. Даже страшно…

— Принимаю только первую половину… О страхах не хочу и слышать.

Она вздрогнула.

— Замерзла?

— Немножко.

Герман быстро встал. Высокий, точеный. И подхватил ее на руки. Она замерла от неожиданности и нашлась что сказать, лишь когда он аккуратно посадил ее на подстилку.

— Ты… ты сегодня невозможен!

— Меня можно понять, — возразил он. — Два года — в черном теле.

— Тебе дай поблажку, — краснея, сказала она.

— Знаешь легенду о Красной Розе? — спросил Герман, ложась на лесок.

— Нет.

— Тогда слушай. Во владениях Дианы жили весталки. Они предсказывали будущее, как все весталки на свете, а Диана пронзала своим копьем каждую, которая бросала хоть один благосклонный взгляд на мужчину.

— Меня бы сегодня Диана не пощадила…

— Слушай дальше. Однажды утром к окну хижины весталки Розалии подошел прекрасный юноша с кувшином, наполненным рассветной росой, и предложил ей умыться. Розалия смущенно приняла кувшин и влюбилась…

— И кончилось это плохо, — задумчиво сказала Оля.

— Во время одного из свиданий Розалии и прекрасного юноши Диана поразила копьем грудь девушки. На белой тунике выступили красные пятна, а на месте пятен выросли чудесные цветы, которые люди назвали розами.

— Красиво…

Он достал из своей спортивной сумки яблоко, ловко разломил пополам и протянул ей:

— Ешь.

— Не хочу.

— В тебе сидит дух противоречия, — надкусив свою долю, сказал он и, прожевав, продолжал: — Египетская мне предстоит работа…

— То есть?

— Привести твой характер в божеский вид. Там, где у других просто, у тебя всюду понаставлены такие сложные устройства, что запутаться в них легче легкого. И каждое работает на запрет. Этого нельзя, того нельзя!

— Ты уверен, что тебе удастся? Нет, не то: хватит ли у тебя желания и… не улыбайся, я спрашиваю серьезно.

— И чего?

— И… любви, — через силу выговорила она.

Олины руки, тонкие, загорелые, с чистыми, без следов лака, ногтями, порозовевшими от воды, лежали так близко от его лица, что он не смог отказать себе в удовольствии прижаться к ним щекой.

— Молчишь?

— Я не раз задавал себе вопрос, почему до сих пор не ушел… Я ведь не очень терпеливый человек, Оля. Надолго меня не хватает.

Она заметила, что Герман не дал прямого ответа, но удовлетворило ее уже одно то, что он не превратил все в шутку и сосредоточенно умолк, уйдя куда-то, как бывало часто во время долгих их разговоров.

— И что же дальше?

— Не знаю, — честно сознался он. — Разве мы все о себе знаем? Бери меня таким, какой я есть.

— Что ты собираешься делать?

— Пока поживу в гостинице. У тебя — каникулы, у меня — нечто вроде отпуска. Я повезу тебя под Эльбрус, мы станем бродить, рвать цветы, объедаться земляникой, сидеть у костра. Если захочешь, махнем в Кисловодск, я буду твоим чичероне — буду показывать достопримечательности и говорить, буду красноречив и неотразим, и ты влюбишься в меня до безумия, и мы будем одни в целом свете…