Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

Максим Братишка то и дело бросает сосредоточенный, напряженный взгляд влево: он не хочет отвлекать себя никакими думами. А думы атакуют. Наверно, в полку его уже считают погибшим. Не вернулся с боевого задания, значит, погиб. Да и есть ли вообще их полк? К полудню, считай, потеряли в боях половину самолетов. А теперь уже вечереет. Братишка смотрит на часы и только сейчас замечает, что на них нет стекла и циферблат пуст - ни одной стрелки. Значит, это в танке "приложился" во время тарана. Хорошо, что лоб цел. А вон у ефрейтора ссадина на щеке и синяк под глазом… А начальник штаба, наверно, послал сообщение жене - погиб при выполнении боевого задания… Жена Эра и сын Митька… Их фотокарточка лежит в кармане гимнастерки. Братишке хочется достать ее, взглянуть и показать товарищам, но желание это заслоняется чувством тревожной напряженности, ощущением близкой опасности. Ему кажется, что фашисты могут нагрянуть совершенно внезапно со всех сторон и прихлопнуть их в этой мрачной, таинственной западне. И тогда он не увидит больше никогда ни Эры, ни Митьки…

Незаметно начали подниматься в гору, стало тяжелей идти. Овраг кончался. Поредели заросли кустарника, позади остался высокий густой папоротник. Ноги ступили на мягкий упругий мох, утыканный молоденькими сосенками. Их сменил ельник вперемешку с березой и осиной. Впереди ослепительно сверкнула золотисто-зеленая небольшая поляна. Над ней, украшенной колокольчиками, ромашками и гвоздикой, блаженно и как-то уж слишком мирно, даже зазывно струился муаром нагретый воздух, у самой опушки у гнилого пня под беспечно порхающими бабочками ярко рдела спелая земляника. А в густом душистом настое солнца, трав, цветов, листьев и хвои стояла искристая тишина, безмятежная и шальная; она проникала в душу, пьянила и волновала, мутила разум и размагничивала нервы. Казалось, нет никакой войны - был просто кошмарный сон, а это пробуждение. Хотелось набрать пригоршни земляники, смочить душистой влагой пересохшее горло, затем лечь на спину в тени и, закрыв глаза, пить пряный настой хвои и березы и медленно засыпать под высвисты славки, пеночки, зяблика.

Остановились у самой опушки, не решаясь сделать последнего шага - выйти на поляну. И вдруг где-то недалеко:

- Та-та-та-та-та-та-та!..

Братишка вздрогнул, выдохнул шепотом:

- Автомат! - и прислонился к толстой сосне.

Прислушались молча. После небольшой паузы снова:

- Та-та-та-та-та-та-та!..

- Тьфу, черт! - Глебов сплюнул и выругался вполголоса. Лицо озарилось не прежней его озорной ребячливой улыбкой, а новой - сдержанной, задумчивой и возмужавшей. - Черный Дятел тараторит.

- Не может быть, - усомнился летчик.

- Точно, товарищ лейтенант, - подтвердил Ефремов. - А правда на автомат похоже.

- Нервы, - кратко обронил Титов и зашагал следом за Глебовым.

До сих пор не чувствовали усталости и не замечали времени. Но после этой солнечной поляны с цветами, земляникой и бабочками захотелось пить, и сразу ощутимей показалась ноша, пусть не такая уж и тяжелая. Автоматы на шее (палец на спусковом крючке) - это еще ничего. Тяжелы ремни - на них висят пистолеты, обоймы с патронами, гранаты. И в карманах тоже гранаты - чешуйчатые увесистые лимонки. Они трут бедра. Но без них нельзя. Они сейчас дороже хлеба и воды. О хлебе пока что никто не думает. А вот вода… Братишке очень хочется пить. Во рту сушь, неприятно хрустит песок на зубах. Лейтенант думает о том, что, пожалуй, можно было бы и поубавить шагу - напрасно Глебов так торопится. Как быстро он ходит и, кажется, не устает, этот щупленький, почти юный начальник пограничной заставы с большими, синими, такими доверчивыми глазами и неестественно посуровевшим лицом. "Выносливый, черт, втянулся! - ласково думает о Глебове Братишка. - Подтянут, в зеленой фуражке, которой он, видно, очень гордится, и даже гимнастерка застегнута на все пуговицы".

А Максим Братишка давно расстегнул ворот, темно-синюю с голубым кантом пилотку засунул за ремень портупеи, но ветер не треплет его мягкие светлые волосы. Ветра просто нет и, наверно, долго не будет. Задует, когда не надо: всегда так получается. Лицо у Братишки потное, добродушное, открытое. На нем постоянно дежурит готовность и преданность. Движения у него немножко суетливы и неловки. Он чувствует, как сапог трет ногу, - сбилась портянка. Остановиться бы на минутку. Но видит впереди себя уверенную походку Ивана Титова, и ему становится неловко от такой мысли. У Титова твердый шаг, потный смуглый затылок и мокрая на спине гимнастерка. Он без фуражки. Очевидно, оставил еще у заставы, в своей подбитой тридцатьчетверке. А новенький, изумрудного цвета, с никелированной оправой велосипед Братишки остался у хозяйки. "Глупо, что вспомнил о велосипеде, - укорил себя лейтенант. - А ребята славные - пограничники и танкист, - с ними можно идти куда угодно. И правильно поступил старший лейтенант, отказавшись быть старшим группы". Глебов более симпатичен Братишке, может, оттого, что с ним он больше знаком и уже успел привыкнуть. "Эра - Митька, Эра - Митька", - выстукивает торопливо сердце. Митька… А будет когда-нибудь Дмитрий Максимович Братишка - знаменитый авиаконструктор. Так хочется Максиму Ивановичу, чтоб его сын строил необыкновенные воздушные корабли. Чтоб летали они со скоростью звука, чтоб на них можно было, как мечтал Чкалов, без посадки облететь вокруг "шарика". А может, уже нет в живых ни Митьки, ни Эры?.. От этой мысли становится жутко.

- Не устали? - спрашивает остановившийся Глебов.

- Сколько отмахали? - вопросом на вопрос отвечает Титов.

- Пять километров. Вон уже ручей, - кивает Глебов в яркий просвет между деревьями.

- Попьем, - говорит обрадованно Братишка.

- Т-сс!.. - Ефремов резко повернулся назад и машинально спрятался за дерево, изготовившись к стрельбе. То же сделал и Глебов, услыхав в кустах сзади шорох.

Титов и Братишка не успели занять удобную позицию, как из кустов вынырнула здоровенная черная немецкая овчарка.

- Казбек! - крикнул Ефремов, и веселая улыбка озарила его лицо.

Казбек в нарушение всех правил и служебной инструкции, радостно повизгивая, бросился на грудь своему хозяину, коснулся ласково мордой его щетинистого лица, а Ефремов обнял собаку, как друга и брата.

- Чудеса! - сказал Глебов. - Вы понимаете, товарищи, что все это значит?

- Я ничего не понимаю, - признался Титов.

- Каким образом собака могла нас найти здесь, в глуши?

Все обстояло просто. Когда у пятой заставы они сели в трофейный танк T-IV и двинулись на восток, Казбек и Буря -кобылица начальника заставы - помчались вслед за танком, но не по самому шоссе, а по обочине. Один из гитлеровцев, шутя, дал очередь из автомата, и Буря была сражена наповал. Казбек понял, что такая же участь грозит и ему, и сразу кинулся в сторону, убежал на почтительное расстояние от дороги, внимательно следя за танком, в котором были не враги, а друзья, в том числе и его хозяин. И умный, вышколенный Казбек решил во что бы то ни стало не отстать от танка, не потерять его из виду. Он бежал параллельно шоссе и тогда, когда танк мирно шел на восток и когда повернул на запад, сокрушая все на своем пути. Разгром на шоссе, огонь, взрывы, выстрелы напугали собаку, страх загнал ее в лес, и на какое-то время Казбек потерял было танк, но вскоре ему удалось отыскать след гусениц - такой знакомый, навсегда вошедший в собачью память след, уходящий от шоссе в лес. Это был след его хозяев.