Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая

Так думал Васька, отдыхая на матрасике рядом со своим названым старшим братом. Множество вопросов вертелось в рыжей его разудалой голове, но ни одного из них он не решился задать. Придет время, Петушков сам все скажет, а не скажет — в чужие дела насильно не влезешь.

— Ладно, — проговорил Петушков, — подрастешь, сам поймешь все, что надо. Ну, на сегодня хватит. Пошли купаться…

Прикончил разговор и совсем напрасно: Васька хоть и немного еще прожил, но успел повидать всякого, кое-чего мог бы и присоветовать. Не вовсе, значит, доверяет. Не открывается. В себе носит. Ну и пусть.

Человек Васька легкий, на всякое доброе слово отзывчивый, а за Петушкова готов жизнь отдать.

Дни катились горячие, веселые, трудные. Однажды, возвращаясь к себе в гостиницу, услыхал Васька над головой какое-то потрескивание. Он остановился под каштаном и, задрав голову, начал высматривать, что это там в зеленом ворохе листвы происходит. К его ногам упал зеленый, весь в острых колючках, шарик. Чуть слышно щелкнув, шарик лопнул и раскрылся. Из него выскочил темно-коричневый, слегка сдавленный с одного бока плод каштана, еще чуть влажный и скользкий. Зажав его в ладони, Васька подумал: «Вот уж и осень».

В своем номере он впервые задумался о том, что же с ним будет дальше. Прежде такие мысли не приходили к нему. Он даже не думал о том, что когда-нибудь может кончиться его сказочная жизнь. Ошеломленный новой, непривычной мыслью, он услыхал голос Стронгиллы, зовущий в путь требовательно, как сигнальная труба:

— Собирайте шатры, запрягайте коней, грузите телеги — кочуем дальше!..

Васька выглянул в коридор. Никого. Дверь в номер, где жила Тамара со своей теткой, была распахнута, Васька решил, что можно и заглянуть. Стронгилла была одна. Она уже сбросила свое платье, стояла посреди комнаты, как на пляже, в пестром купальном лифчике и таких же трусах и с трудом натягивала купальную шапочку на свои непокорные волосы. На шее позванивало ожерелье из мелких монеток.

— А, Василек! Входи, соколик. О чем задумался?

— Про жизнь думаю.

Она остановилась и строго взглянула на него, удивленно подняв свои тонкие круглые брови.

— О жизни? А зачем об этом думать? Ты живи — не думай. Есть хочешь? А пить? Ну, тогда сбегай-ка ты в буфет, принеси бутылки две боржому. Деньги сам знаешь где…

Проговорив это, она ушла в ванную.

Деньги хранились на столе под скатертью. Вздохнув, Васька отправился в буфет. Когда он вернулся, в ванной все еще шумела вода. Он поставил влажные, только что из холодильника, бутылки на стол. Скоро появилась Стронгилла в белом купальном халате и босая.

Усевшись на диван, она достала из кармана свое ожерелье и надела его. Маленькими глотками пила шипящий боржом и поучала Ваську:

— О чем твои мысли, я знаю. — После купания ее лицо блестело, как каштан. И зубы блестели, и глаза блестели и улыбались, но говорила она строго и горячо: — Ничего мне не надо говорить. Я ведь цыганка и тебя вижу насквозь. И что тебя ждет, тоже вижу. Ты теперь сын цирка. Вся твоя родня в нашем таборе. Я вижу: ты всем сердцем к цирку прирос. Ну, значит, и не о чем тебе кручиниться. Иди собирайся, в Москву поедем.

Ее плавная, певучая речь успокаивала, как бы отгораживая от беспокойных, тоскливых мыслей.

Выслушав Стронгиллу и допив боржом, Васька совсем успокоился. «Сын цирка»! Новая жизнь приняла его, и это уж навсегда. Даже если бы Петушков от него отказался, то все равно бы он никуда не ушел. Хоть полы подметать, хоть клетки зверям чистить, хоть что — только бы при цирке. А что думает Петушков, какие у него планы насчет Васьки — неизвестно.

На большой веранде в приморском парке собрались все мальчики и девочки из Города Радости. На этот раз все пришли чистенькие, приглаженные, нарядные. Черноглазый Мотя явился даже в небесно-голубом костюме, и к его берету, тоже небесно-голубому, пришпилена золотая лира — знак его принадлежности к миру искусства.

Его мама, гремя своими браслетами и серьгами, кричала из парка:

— Вот чего на кино снимать надо! А то наснимали босяков. За границей посмотрят и скажут: «Ну вот — сами видите, чего достигли!»

Здесь, как и всегда, командовал Васька. Не поскупилась новая жизнь, цирковая обезьянка не обманула. Он был первым на этом ребячьем пиру. Мальчишки давно уже признали его своим вожаком не только за отчаянность и крепкие кулаки. Этого, конечно, тоже не надо забывать, но главное, конечно, Васькин характер, а это покрепче всяких кулаков…

Ребята так наугощались, что некоторые даже начали отказываться от второго стакана чаю с пирожными, даже от пломбира. Пришел Грак, ребята захлопали в ладоши и закричали «ура». Теперь его никто не боялся и все очень любили. Он сказал речь, пожелал всем хорошо отдохнуть и ничего не сказал, чтобы хорошо и отлично учились. Это тоже понравилось, и все снова закричали и захлопали.

Получив подарки, ребята ушли. На веранде начали накрывать столы для взрослых. Разрумянившееся солнце задумчиво посматривало на розовеющее море. Последние самые упорные купальщики утомленно тащились с пляжей. На веранде зажгли люстры. В самшитовых зарослях цикады пробовали свои звонкие голоса.

Начали собираться гости. Первым пришел придурковатый и злобный король нетопырей. Это был тот самый печальный старичок, который когда-то с грустью наблюдал, как Васька ел чебуреки.

— Вот так, Вася, — сказал он вызывающе. — Вот так все и кончается. А ты в Москве не забывай меня. Заходи…

Васька обещал. Все остальные явились точно в назначенное время, как привыкли являться на съемки. Последней пришла Филимон.

На ней было удивительное платье: белое, блестящее, и оно так всю ее обтягивало, как купальник. Только ниже пояса начинались какие-то кружева и оборки, словно пена вокруг ног.

— Филимон! — воскликнул кинооператор Саша Никитин. — Ты, Филимон, прямо как Венера в пене морской! Извиняюсь, Вера Васильевна. Ура!..

Называть себя Филимоном она разрешала только самым близким друзьям, и то не всегда.

Венера, кто она такая? Это Васька знал нетвердо. Богиня какая-то или, скорее всего, это русалка, если сидит в пене морской. Во всяком случае, Филимон показалась ему очень красивой. Даже удивительно, как это Петушкову не хочется жениться на такой красавице?

Петушков тоже очень нарядный, в сером костюме и красной сорочке, конечно, тоже очень красивый.

За ужином много пили, хорошо ели и говорили веселые речи, хотя всем было жаль расставаться друг с другом и с доброй старой сказкой, в которой все жили так недолго и так ярко. После ужина гуляли по парку. Еще совсем рано. В парке много ярких огней и много таинственно темнеющих дорожек. Веселые нарядные люди населяют по вечерам приморский парк и набережную. Из всех ресторанов доносится музыка, то веселая, то тягучая и такая тоскливая, как собачий скулеж. В порту стоят пароходы, огромные, как многоэтажные дома, и поменьше, и совсем маленькие. Но все они белые, нарядные, сверкающие разноцветными огнями.