Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

Тело покрылось гадкой испариной, не хватало воздуха. Весь дрожа, он забился в густой ельник.

Топот ног приближался. В нескольких шагах от себя Карпов увидел немца с нашивками на рукаве. Перед глазами замелькали подошвы сапог с блестящими рядами набоек. Спасло только то, что немцы, не желая продираться через густой ельник, свернули в сторону.

Прошло минут десять. Раздались отчаянные крики и взрывы гранат там, где окопался взвод. И тотчас мелькнула мысль: пусть погибнет весь взвод, пусть гибнут артиллеристы и продвинутся немцы. Тогда он, может быть, вырвется отсюда.

Бой продолжался недолго. Немцы стали отходить. Подобрав своих раненых, они сбегали с пригорка. Двое из них вели младшего лейтенанта Самарина и еще одного бойца из комендантского взвода. Младший лейте нант был ранен. Он шел с трудом. При переходе через речушку Самарин споткнулся и упал. Толстый немец несколько раз пнул его сапогом. Самарин поднялся, плюнул в толстого и что-то сказал по-немецки. Его тут же прикончили автоматной очередью.

Прошло еще с полчаса. Пушечная стрельба продолжалась. Это испугало Карпова. Опасаясь, что его будут искать, он пополз куда-то в сторону. Вскоре послышались голоса бойцов комендантского взвода. С ними был командир батареи.

— Старшина ваш сволочь!

Карпов услышал эти слова командира батареи и понял, что нашли его оружие и петлички. Если сейчас его обнаружат — расстрела не миновать. Он залез под размытые корни ивняка и только ночью вылез из своего вонючего убежища и двинулся на запад. То, что произошло с Самариным, заставило его отказаться от намерения сдаться в плен. Если уж это неизбежно, то пусть будет подальше от фронта… А пока он держал путь в Климковичи, надеясь, что там ему помогут Кравцовы,

Около Хвощевки он забежал в какой-то дом, увидел там старуху и, угрожая ей подобранным немецким штыком, отобрал у нее гражданский костюм. Сапоги не сменил: они были слишком хороши, чтобы расстаться с ними.

Карпов был уже совсем близко к Климковичам. На день залег спать в стог сена. Разбудили его немецкие фуражиры.

— Цивильный! Цивильный! — бормотал он в комендатуре. Ему было страшно отвести взор от молчаливого немецкого офицера.

— Коммунист? Комиссар?

— Нет! Нет! Я — местный. Торговый работник. Товаровед.

— Сапоги? Откуда комиссарские сапоги? Карпов вспыхнул.

— Я только был старшиной, Бежал через фронт, чтобы не воевать с вами… Бежал от большевистской неволи.

— Посмотрим, как ты убежаль… — насмешливо сказал офицер, прищурив глаз.

Карпов весь сжался.

— Горит! Горит! Все горит! Огонь! Беглый огонь!

— Молчи ты, молчи, — умоляла женщина, пытаясь зажать больному рот. — Услышат немцы, тогда и нам и тебе конец.

— Оставь ты его. Что поделаешь? Как-нибудь уж убережем, — останавливал женщину старик.

Больной временами, казалось, понимал сказанное, но потом снова начинал метаться и бредить. Он звал какого-то Лаченко, Колю, Андрея. Отдавал бессмысленные приказания. Старик разжимал ему ложкой стиснутые зубы, приставлял ко рту солдатскую фляжку. Так проходили недели.

Однажды он без стона открыл уцелевший глаз. Взгляд его заметался по закопченным стенам бани.

— Где фашистский крест? Он прыгал… Рама… А-а-а… Оконная рама мне показалась крестом.

— Ну, слава богу, очухался вроде бы. Как тебя звать-то?

«Звать… Звать… Что это такое?»

— Павел, — с трудом вспомнил он свое имя.

— Отчество? По батюшке как?

— Лаврентьевич.

— Фамилия?

— Гусев.

— Воинское звание?

— Капитан.

— А, штабс-капитан, значит.

Усилия, которые нужны были, чтобы ответить на вопросы старика, были чрезмерными. В голове снова поднималась адская боль. Казалось, на виски слетелись хищные птицы со стальными клювами и клевали мозг. Перед глазами снова заплясал фашистский крест.

— Батарея, по танкам… Прицел десять! Воды! В один из осенних дней он спросил старика:

— Где я? Как сюда попал?

— В баню-то? Война принесла, милый человек Война. Бой тут был недалеко. Немцы погнали нас хоронить трупы. Лето же. Заразы боялись. Раненых-то они добили. Тебя за мертвого признали. Мы с соседом нашли тебя под сосной. Видим, дышит человек. Спрятали до ночи в кустах. Потом привезли в деревню. Дней десять ты у меня лежал дома, а дальше стало невозможно: немцы в соседях поселились. А ты, на беду, все время команды выкрикивал.

— Где полк?

— Какой там полк! — безнадежно махнул старик рукой. — Вашего брата тут навалено видимо-невидимо. Сильно сшибались, видно. Там и танки сгоревшие. Один командир был с четырьмя полосками. Вроде бы полковник, по-старому.

— Где Красная Армия?

— Кто ж ее знает. Есть она, конечно. Газет мы не читаем. За радио немцы расстреливают. У них правды не добьешься. Если послушать их, так получается, что весь мир захватили.

Гусев не в состоянии был больше слушать. Значит, полк погиб. Погиб весь. Раз уж труп командира полка оставили, все понятно. Был бы в полку хоть один живой человек, не допустил бы этого.

Старик рассказал, что баня находится в четырех километрах от деревни на заброшенных торфоразработках. В селе стоят немцы, и ему опасно приходить сюда.

Всю ночь капитан не мог заснуть. Перед глазами вставали лица товарищей по полку. Уцелел ли кто-нибудь из них?

Горько было чувствовать себя беспомощным калекой. Левый глаз вытек. Правая нога беспрерывно ныла. Как жить дальше?

Приближалась зима. Сиротливо завывал осенний лес. Без конца висели на небе унылые лохматые тучи. Оголенные деревья по утрам покрывались инеем. Лишь изредка, да и то ненадолго, выглядывало солнце, и снова наступало ненастье.

Единственной отрадой в жизни капитана была пара синичек, которые постоянно прилетали и садились на корявый ствол кривой березы под окном ж, прыгая с места на место, подбирали съедобное. Что-то было чистое и милое между этими птичками. Они, видимо, только что спарились, не смели приближаться друг к другу, но и разлучаться не могли. Капитан целыми часами мог смотреть на них, но у маленьких птичек были свои неотложные дела в других местах.

Зато надоели мыши. С наступлением заморозков их набежало в баню столько, что от них не было покоя. Обнаглев, они среди белого дня бегали по лавкам, шныряли по пазам в стенах, забирались на полок, где лежал Гусев. Ночью он несколько раз просыпался: отвратительные твари пробегали по лицу.

Гусев прислушивался к каждому шороху, доносившемуся снаружи. Старик — его звали Карпом Ивановичем — не приходил уже пятый день. Что-то стряслось в селе. Неужели его убили или арестовали при попытке пробраться сюда? Какой ценой расплатишься тогда, капитан, за жизнь старика? А если придут немцы сюда, нет оружия не только защищаться, но и застрелиться.