Журнал «Юность» - Юность, 1974-8

Проста и реальна ситуация. Председатель колхоза Лукашин выдает по 15 килограммов ржи на плотника, иначе мужики не коровник будут строить (зима на носу, как без коровника?), а уйдут иа реку зарабатывать, на выгрузку. Ничего особенного в этом нет? Маневрирование средствами? Так мы с вами рассудили бы теперь. Однако ж в те далекие времена подобный поступок карался очень сурово, ибо Лукашин распорядился рожью во время хлебозаготовок. И вот Иван Лукашин, человек добрый и мягкий, радеющий о людях, о будущем артели, — вроде бы преступник.

По-разному смотрят сейчас на него люди. Одни разом отсекают его от себя: с государством не рассчитался, а хлеб разбазаривает? Хотя читателю ясно: Лукашин и хлебозаготовки выполнит и коровник построит. Другие понимают, что вынужден он изо всех сил латать тришкин кафтан слабого хозяйства. Третьи же оценивают Лукашина таким, каков он есть, — честным, верующим в доброе будущее. Чувство их справедливо, мужественно и умно. Третьи — это Михаил. Пряслин.

Итак, из обыкновенного деревенского парнишки вырос человек душевного благородства, правдивый, умеющий думать о другом по справедливости. Не рано ли все это называть «гражданским сознанием»? О, не рано, очень не рано!.. Где и когда, как не в близком общении с близким человеком, опробуется человек? Где, как не тут, в этом «маленьком», начинается «большое», то, из чего состоит вся наша жизнь?…Ты не оказал доверия другу, схитрил из корысти или страха. Что особенного? Ты исправишься?.. Физики говорят, что если чихнуть легонько в одной половине Вселенной, то уж непременно отрезонирует в другой. Может, и шутят физики, а ведь соткана материя из точек, парабол и сфер, и едина эта материя. Океан начинается с капли, соленой, как человеческая слеза… Ты солгал — и уменьшил долю тепла в этом мире…

Вот что глубоко волнует писателя Федора Абрамова — сколь способен его герой добавить тепла окружающей его жизни. Может ли двинуть ее хоть чуть-чуть вперед?.. Михаил Пряслин — не искусственно изобретенный персонаж, не гомункулус, взращенный в колбе алхимика, но живое существо, включенное в бытие историческое, социально-конкретное. И тем заметнее, что в этом характере органически выращено этим бытием, что вызрело внутри как сущее, а что намечено как желаемое. Есть и это «желаемое», поскольку автор — лицо не пассивное, но деятельное. Тот поступок Михаила мог быть или не быть, однако ж возможность его усилена писательской тягой к идеальному. И дурно ли, что гражданское сознание писателя подхватило эту возможность? Это не мускульно-волевое усилие, вырывающееся из эпико-исторической системы повествования, но тонкое ощущение нравственного тока, идущего из глубин народной жизни. При этом материальное бытие не игнорируется, причинные нити, связывающие личность с действительностью, не обрезаются; просто акцент выставляется на другом. Впрочем, возможен и другой подход, другой метод писательского познания современности; такой, который через нравственный вопрос человека ищет ответ. Ищет, обращая свои бесконечные вопросы к жизни, к людям, к себе самому.

В повести Николая Жернакова «Поморские ветры» (издательство «Советская Россия») молодой рыбак Алексей Королев, рассказывая о себе, в то же время пытается узнать свое предназначение, свою правду. В этом непрерывном исповедальном монологе очень сильны и признаки диалога. Алексей обращается к отцу, ища ответ в поступках Королева-старшего, его испытывая и себя проверяя в этой долгой, напряженной беседе: «Вот и думаю: неужели я в тебя пошел характером? Если так, то где же та граница, которая разделила нашу жизнь надвое?» Почему «граница»? Почему «надвое»? Потому что Онисим Королев — сложный человек. Есть в ием нечто размашистое, удалое, напоминающее сыну о Стеньке Разине, а вместе с тем эта вольная, могучая натура дробится на мелочи, на браконьерство, пьянство, торговые незаконные обороты, на тюремный застенок, наконец. Ему отчего-то скучно, не может найти он простор своей энергии, из Алешки невольно воспитывает мазурика, подручного в своих делах. Имеет ли нравственный смысл сопоставление своей судьбы и судьбы такого человека? Да, имеет. Алексей обращает к отцу свои жгучие вопросы, потому что ощущает в нем несвершившееся, ту душевную силу, мера которой может быть присуща и ему самому. Повесть Николая Жернакова — поиск этой меры… Впрочем, иногда кажется, что Королев-младший мельче, несамостоятельнее своенравного, отчаянного Онисима, что он, как слабенький листик на крепкой ветке, за которую всячески стремится удержаться. Отчасти это естественно: он молод, только начинает жизнь. Да и склад его характера другой: он скорее романтик, чем реалист. Как он любит свой рыбачий промысел, свою Двину!..

Писатель ведет героя с помощью той путеводной нити, которая связывает людские судьбы, поступки и мысли. И когда не дописаны человеческие характеры, слабеет наше читательское «ощущение нити». Впрочем, нить все же крепка: герой находит себе дорогу, судьба его складывается в конце концов благополучно. Но он отнюдь не удовлетворяется внешним благополучием. Он хочет понять, как живут «хорошие люди» и как жить, не скрывая от них своей «сердцевины», как определить, где кончается личное и начинается общественное, — сгущенный гражданский смысл личного поступка. Писатель накрепко включил своего героя в ритмы непрерывной нравственной беседы; сама пульсация характера уже содержит в себе некоторый ответ…

Подвинемся, однако, южнее могучей Двины, к Вологде, с ее кремлем и поржавело-белыми куполами церквей, с часами, тихо вызванивающими на колокольне, и утицами, мирно купающимися в неширокой речке Вологде, с ее 800-летней историей, с современной разнообразной жизнью. Тут тоже писательская семья, богатая дарованиями, интересами, проблемами, поисками. Среди членов ее — Виктор Астафьев.

Повесть «Последний поклои», новые главы которой опубликовал журнал «Наш современник» (№№ 5–6 за 1974 год), писатель назвал «самой большой и неизбывной любовью». Он обозначает и жанр произведения: «моя летопись», то есть «автобиографическая летопись», когда, по сути, нет отличия между автором и лирическим героем, когда люди и места событий «выведены под своими доподлинными именами и названиями». Впрочем, «Последний поклон» менее всего походит на летопись, пунктуально и умиротворенно следующую за фактами. Это вещь страстная, требовательная, выросшая из личностного эмоционального соединения прошлого и яви. «Было» и «есть» в ней прочно соединены. Зрелый, владеющий суровым опытом жизни писатель Виктор Астафьев — и мальчик Витька, там, в Сибири, в Игарке, выселенный из родного села Овсянка вместе с семьей. Автор вглядывается: это я? Это я потерял мать, умершую так рано, а потом отца и мачеху, забывших обо мне в трудное время? Это я беспризорничал, лил сиротские слезы, воровал, дружил с хромоногим Кандыбой, в полусне, изъеденный вшами, голиком лупил вредную учителку Ронжу, сгорал от лихоманки на казенном топчане, видел, как заживо палят крыс, топчут карманников сапогами на базаре, и пришел все-таки к порогу детдома? Это я все победил, не смешав добро и зло, обострив в душе неслыханную чуткость к справедливости: «Обмялся, чуток стал, всякое слово в заболь принимаю? Это я-то маленькое существо, которое вынесло в груди своей громадную волю к жизни?.. «Удивительно! Из полублатного мальчишки, хлебнувшего горя по ноздри, вырос солдат, самоотверженно защищавший Роднну, человек с широким гражданским мышлением. Он вернулся с фронта, рассуждает так: «Я живой, я счастлив. Счастлив? Нет, нет, не хочу такого счастья, не приемлю, не могу считать себя и людей счастливыми, пока у нас под ногами будет трястись от военных громов не земля, нет, а мешок, набитый человеческими костями, и неостывшеи лавой будет клокотать кровь, готовая в любой миг захлестнуть нас красными волнами… Но я жив! Я радуюсь дарованной мне жизни, желаю вечного мира, покоя и радости не только себе, но и всем людям». Тот, пацан, думал, как бы вывернуться из очередной опасной ситуации да что завтра поесть. А этот, солдат, ощущает в руках бьющегося огромного тайменя и размышляет о таинственной природе бытия, а потом фантазия уносит его к нашим пращурам, в далекие времена, когда не было у человека иных «устремлений, кроме продления себя». У него-то появились другие стремления! Откуда? Видно, из той детской остроты ощущения справедливости и несправедливости, из способности обобщить увиденное выросло и развернулось в нем гуманистическое мироощущение. Второе, повзрослевшее «я» героя наследует у первого его лучшие качества, преобразовывая и закрепляя их.