Журнал «Юность» - Юность, 1974-8

Главная черта книги В. Астафьева — достоверность. Автор держится строгой правды. Он не добавляет мальчику Виктору выдуманных чувств и мыслей, сверхсложных переживаний. Веришь и тому, что Виктор-солдат вынес в сердце те идеи, о которых говорит писатель. Повесть «Последний поклон» пронизана глубоким доверием к тому, что воспринимает, испытывает и узнает для себя один человек. Но при этом: субъективное, страстное, личное, своя боль и радость — все это с объективным, существующим за пределами индивидуального «я». Открытие внутреннего сопрягается с открытием внешнего. Это образец по-настоящему современной реалистической прозы с ее напряженностью, драматизмом, бескомпромиссным духом исследования. Это автобиографическая летопись, примыкающая к высшему разделу литературы по имени «летопись человека»… Еще одна писательская индивидуальность, неповторимая, самобытная, никого не дублирующая.

…И еще один шаг по нашему северному маршруту: вологодская деревенька Тимониха.

Это сельцо-кроха — шесть-семь домов. Таких немало еще рядышком: Тегернха, Печиха, Лобаниха, Вахруниха. Чем выделяется среди них Тимониха? А и ничем особенно, если не принять в расчет одного обстоятельства — это родина писателя Василия Белова. Сюда время от времени наезжает он, чтобы освежиться душой, поохотиться за горбатоспинным окунищем, да и наработаться всласть. Где как не в родных местах так-то работается? Просторная изба, где он располагается, окружена плетнем и подняла высоко бревенчато-выпуклые оправы окон. Тишина тут прямо-таки ударяет в уши. Беззвучно, словно в немом кинофильме, идут в отдалении коровы. Огромный, не имеющий предела небосвод распластался тихо, как-то ненавязчиво, будто сплющивается и льнет к земле. И грустно, и беспомощно, и лирически-нежно пускает по ветру свои листья березка. Синие, сиренево-синие облака плывут-протекают над плавно бугрящейся и плавно сникающей равниной. Холмы… Они с какой-то гармонической завершенностью переливаются один в другой, пропуская у своих подножий светлую речку Сохту.

Глянешь вокруг и подумаешь: не зря-таки новую свою книгу назвал писатель «Холмы» (издательство «Современник», 1973). В книге есть и рассказ с тем же названием. Герой его, гуляя и размышляя, выходит на «крутой и зеленый холмик, огибаемый голубой озерной подковой», любуется куполом церкви средь редких белых облаков, прислушивается к жужжанию пчел. О чем же размышляет он, обретая мир и спокойствие в родных своих пенатах? «Он ощутил сейчас какое-то странное радостное и грустное чувство причастности ко всему этому и удивился: «Откуда он взялся и что значит все это? Где начало, кто дал ему жизнь тогда, ну хотя бы лет четыреста назад? Где все его предки и что значит их нет? Неужели теперь все они это и есть всего лишь он сам и два его сына? Странно, непостижимо…». Как видим, о вещах вовсе и не пустячных раздумывает он. О жизни, об истоках ее, о таинстве смерти, о людской памяти, о вечном круговороте природы, в которую вовлечен человек. Герой произносит внутренний монолог, который можно назвать лирико-философским и в некотором смысле элегическим. Почему? Да потому что в вопросах — коренных и важных для нашего героя — нет заданной категоричности. В них есть то, что с большой долей условности можно назвать сомнением о сомнении. И это чрезвычайно показательно для героев Василия Белова. Иван Африканович Дрынов из повести «Привычное дело» так именно разговаривает сам с собой, когда заплутал он в лесу и стало ему на душе ох как худо. Константин Платонович Зорин из «Плотницких рассказов» весь пронизан такими вопросами, ищет ответов на самые общие задачи жизни. И понятно, что склад мышления героев с несомненностью указывает на особенности мироощущения автора. Сама натура писателя Василия Белова требует таких именно вопросов, но и требует, чтобы задавались они от имени персонажей его произведений. Отдавая им частичку самого себя, Василий Белов остается вроде бы «в стороне», но в то же время присутствует при диалогах героя с реальной действительностью.

Ему важно переменять точку зрения на мир, важно понять его глубже и основательнее, и он посылает своих впередсмотрящих. И не случайно в нос-ледних его произведениях так много детей. Детское, незамутненное сознание бросает на окружающее какой-то особенный лучик света. И часто проясняет писателю больше, нежели наше взрослое, тертое-перетертое, подзадубевшее.

Есть в последней книге Василия Белова рассказ «Тезки». Своего тезку Толя Петров обнаруживает в небольшом садике, «очень таинственном», куда залетела пущенная мальчиком стрела. Тезка — это Анатолий Семенович Варнаков, о коем в округе ходит весьма нелестная слава. Но мальчишке было весело, хорошо и уютно вместе с хозяином сада. Зачастил Петров в этот садик, хотя бабка всячески стращала его. Пошли беседы между тезками; больно уж интересным оказался старший из них. Он и о дрозде может рассказать что-то необычное, и о жабе, и о том, как трава растет слышимо. Умер Анатолий Семенович Варнаков, от злой чахотки умер. И тогда только понимает мальчишка, кого потерял. Это горе большое — потерять хорошего человека. А разве понять это — малость какая-нибудь? Это очень много. Потому что с таких вот «мелочей» и начинается гражданское самосознание личности.

Василий Белов — писатель особого видения мира. В его произведениях не нужно искать той страстной — динамической! — субъективности, которой отмечено творчество Виктора Астафьева. А когда берется Белов за вещь с историческим уклоном, то уступает тут Федору Абрамову. А если пишет он новеллу с условным местом и временем, с условными же героями, то богатая его речь беднеет, становится порой даже искусственной. В рассказе «Око дельфина» можно прочитать такую фразу: «Азарт и бездуховность физических движений противоборствовали в ее улыбке с тонким очарованием сердечного удивления». Его выделяет жадный интерес к общефилософским проблемам. В. Белов посылает своих впередсмотрящих для того, чтобы почувствовать себя — через них — приобщенным к миру современности.

И персонажи его книг, оказавшись в обстоятельствах трудных и сложных, никогда не перегружены тяжестью этих обстоятельств. Жизненные положения, в которые они введены писателем, вполне реальны, лишены налета ложной идеализации, но вместе с тем как-то умягчены. Нет у Василия Белова в лучших его вещах таких противоречий, которые бы разрывали, раздваивали тело произведения. Оно устремлено к целостности, к гармонии. Это свойство натуры, а стало быть, и таланта. И задумываешься: а как же начиналось это свойство? Не с детских ли дней залегло в душу, с тех дней, когда ясные глаза ребенка жадно впитывают окружающее? Не от этих ли плавно качающихся холмов — начало? Не от этого ли озерка, что ровно и низко, что радостно гонит свою серо-голубую рябь к бархатистой кромке берега? Не от этой ли красы лесной, и радужно пестрой, и какой-то благостной?..