Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

— Мы все, как есть, доложим комбату, — тихо отозвался пожилой солдат, который годился в отцы погибшему офицеру.

— Ступайте. Вы, девочки, тоже идите.

Она осталась одна и только сейчас обратила внимание, что вся поляна в зияющих воронках. Где же ульи? Поискала глазами и остановила блуждающий взгляд на единственном пчелином домике, остальные были разнесены в щепки. Она пошла к нему, огибая широкую воронку.

Подле уцелевшего улья роились пчелы, много пчел, видно, и часть тех семей, что лишились крова. Было странно видеть их на черной лужайке, где совсем недавно бушевал огонь, где только что умер тихий русский парень. Одни пчелы улетали за орешник, неузнаваемо исхлестанный осколками, другие возвращались с утренним взятком. И такая страсть чувствовалась в их извечном круговороте, так заняты были они своим делом, что казалось, все это происходит не близ передовой, а где-то в тридевятом царстве-государстве, имя которому глубокий тыл.

— Доброе утро, Полина Семеновна!..

Она медленно, нехотя обернулась.

— Какое доброе... — Полина едва узнала майора Богачева в маскхалате, испачканном грязью, с автоматом на груди и целой гроздью «лимонок» на строченом поясном ремне. — Откуда вы?

Богачев небрежно махнул рукой в сторону передовой. Он самодовольно улыбался, попыхивая трубкой, и был настроен, видно, преотлично. «Как всякий штабист, удачно сходивший на передний край», — с неприязнью подумала она.

— Еле разыскал вас, Полина Семеновна.

— Зачем?

— Затем, чтобы просто навестить. Слыхал, вы попали под сильную бомбежку в сельской бане. А сегодня немцы устроили всем нам горячий «душ» на плацдарме. Верите ли, я переживал за вас и сегодня, и тогда.

— Разве вы были в тот день в Буторе?

— Мне рассказал полковник Родионов. Между прочим, понравился вам Сергей Митрофанович?

— Да. Вы словно договорились хвалить друг друга. В прошлый раз назвали его славным стариком, а он окрестил вас славным малым. Скажите, вы в самом деле командовали батальоном?

— Кто же за такую длинную войну не походил в комбатах? Вы, Полина Семеновна, хотели, наверное, сказать, что бывших комбатов на войне не существует? Но я родился в сорочке.

— За десять минут до вашего прихода, на этой поляне скончался лейтенант, совсем еще мальчик, видно, прямо со школьной скамьи ушел на фронт.

Богачев долго раскуривал трубку и, затянувшись наконец, украдкой глянул на Карташеву.

— Простите мою веселость. Знаю, военным врачам достается самая горечь победы. Отстаивать человека до конца психологически труднее, чем удерживать плацдарм. Мы сегодня отбили три немецких атаки — и нос кверху, а у вас на руках умер лейтенант — и вы переживаете эту смерть как собственное поражение. Убитые не страдают, страдают раненые. И вы живете их страданиями...

Она слушала его, бесцельно наблюдая за пчелами.

Он подошел, взял ее опущенную руку, легонько сжал в своей ладони. Она не отняла руки. С минуту постояли молча, уже вдвоем приглядываясь к пчелам, которые сновали вокруг гудящего, полного жизни улья.

— Вы устали, Полина Семеновна, Хотите, вас переведут в армейский госпиталь?

Она высвободила руку.

— Не терплю всякую протекцию, тем более на фронте. Это самый безнравственный протекционизм.

— Я не хотел вас обидеть. Вы же с начала войны бессменно в дивизионном санбате.

— Разве вы не знаете, кто сменяет нас?

— Вот мне и не хотелось бы, чтобы вы дождались того разводящего.

— Никуда я не уйду из своей дивизии. Если уж без малого три года выдержала, то и дальше осилю как-нибудь. Обещайте мне больше не говорить об этом.

— Обещаю. Только не думайте обо мне плохо. — Он не сдержал свою немного лукавую, симпатичную улыбку и добавил: — Ведь я, ей-богу, ходил в комбатах.

Полина тоже нечаянно улыбнулась и поймала себя на том, что не может долго сердиться на Богачева. Не хватало еще, чтобы она ни с того ни с сего потянулась к человеку, с которым мимолетно встретилась на фронтовой дороге.

— Идите, Валентин Антонович, мне пора заниматься делом.

— Гоните? Ну-ну, ухожу. Да сохранит вас, Полина Семеновна, всемогущий Марс! До скорой встречи!.. — Он козырнул и мягкой вкрадчивой походкой бывалого разведчика пошел через ореховую рощу, изреженную немецкими снарядами.

А она все стояла на поляне, где весело гудел на солнцепеке одинокий улей.

Поздним майским вечером Полина Карташева получила телефонограмму: завтра в восемь ноль-ноль прибыть в расположение второго эшелона КП дивизии. Подписал начальник политотдела. Она сразу поняла, зачем ее вызывают. На днях подполковник Гладышев вручал партбилеты на плацдарме — в стрелковых батальонах, но тут, видно, кто-то посчитал, что раз санбат находится на левом берегу Днестра, то чего проще позвонить медикам. Как бы там ни было, а завтра надо чуть свет идти в дивизионный тыл, до которого добраться бывает потруднее, чем до армейского тыла. Впрочем, этого дня Полина ждала годы.

Она спала плохо, часто просыпалась, поглядывая на свой походный будильник: нет, рано, все еще рано. Только под утро наконец забылась и сейчас же увидела мать. Границы времени во сне поразительно легко сдвигаются. Мама будто и не удивилась, встретив взрослую дочь на берегу Урала. Между ними пролегла целая четверть века, а они как ни в чем не бывало прогуливались по набережной, негромко рассуждая о вызове Полины в губком партии к самому Ивану Алексеевичу Акулову. Но вдруг мама обратила внимание на ее погоны, испугалась, отпрянула... Потом она увидела мужа и подосадовала, что будильник не дал ей подольше побыть с ним. Пора вставать, — наверное, светает. Умылась на скорую руку, надела новую шерстяную гимнастерку, темно-синий берет, взяла на случай санитарную сумку и, не разбудив девчонок, поднялась наверх по щербатым земляным ступенькам.

Утро выдалось мирным, без единого выстрела, и птицы устроили праздничный концерт перед восходом солнца. Полина не подозревала до сих пор, что весь этот израненный лес плотно заселен птичьими семействами. Над головой то и дело посверкивали ласточки, на старой дуплистой ветле обосновалась целая колония скворцов, в орешнике заливался хор зарянок под громкую, звончатую дробь старательного дятла, и совсем уж издалека, со стороны реки, точно из милого детства на Урале, долетал мерный кукушкин отсчет времени.

Как ни сжигала война все сущее в днестровской пойме, как ни калечила эти райские сады, окаймленные на западе виноградными делянками, как ни выплескивала досуха отороченные камышом утиные заводи, жизнь брала свое. И любая короткая пауза на фронте, особенно погожим утром, напоминала людям, что на плацдарме не только пушки, но и птицы... Полина двинулась напрямую — к лодочной переправе, вдоль трофейного цветного провода, искусно подвешенного телефонистами на тонких свежеструганных шестах. По дороге спугнула нарядного удода, который важно, по-хозяйски расхаживал вокруг тополя. Она с любопытством проследила за ним, пока он не опустился на верхушку соседней яблони. Хорош, хорош!.. Потом, уже подходя к реке, помешала суетливым куличкам выяснять свои отношения на малом озерце, где они подняли сердитую возню, перекрикивая друг друга. Век бы не уходила отсюда: это не хмурый, гневный Днепр, над которым, огибая дымные плацдармы, молча пролетали минувшей осенью журавли на юг...