Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

— Переправилась на лодке южнее Шерпени, потом поднялась по балке, что напротив лесной посадки...

— Это же гиблое место! Вчера там в щепки разнесло машину из автороты. Ах, товарищ Карташева, товарищ Карташева... Майор Гусаров! — крикнул он в настежь распахнутое окно.

На крыльце появился молодой подвижный офицер, инструктор политотдела.

— Кому вы передали вчера телефонограмму о вызове капитана Карташевой?

— В санбат.

— И не потрудились узнать, что она на плацдарме?

Гусаров виновато повел плечами.

— Вам бы следовало объявить выговор.

— Пожалуйста, не делайте этого, товарищ подполковник, — сказала Полина. — Нехорошо, если мое вступление в партию для кого-то обернется выговором.

Гладышев невольно улыбнулся, но опять сердито глянул на смущенного инструктора.

— Вы понимаете, майор, что ваш необдуманный вызов мог стоить человеку жизни? На ней лица нет, — он кивнул в сторону Полины. — Вы сами-то, майор, бывали под прямой наводкой немецких артиллеристов?.. Ага, были! То в бою. А тут человек идет получать партбилет... Ладно, потом поговорим. Идемте, товарищ Карташева.

В светлой горнице, уставленной домашними цветами, Полина, к своему удивлению, встретила полковника Родионова.

— Пропащая душа! — Он встал, пошел навстречу ей. — Что же у вас такое приключилось, Полина Семеновна?

Гладышев коротко рассказал ему. Родионов помрачнел.

— Вся в матушку. Но та шла под огонь, если было необходимо. А тут риск ничем не оправдан...

— Не станем прорабатывать ее, Сергей Митрофанович, она без того натерпелась страху. — Гладышев твердым шагом подошел к столу, на котором лежали две красные книжечки (остальные были уже вручены). — Итак, товарищ Карташева, отныне вы полноправный коммунист. — Он подержал новый партбилет и добавил после некоторой заминки: — Будьте достойны своей матери, честно послужившей революции. Мы верим вам, надеемся на вас, товарищ Карташева.

— Спасибо, товарищ подполковник. — Полина приняла заветную книжечку и больше ничего не могла сказать.

Гладышев, Родионов, Гусаров поочередно тепло поздравили ее. Особенно долго не отпускал ее шершавую от частого мытья, натруженную руку Сергей Митрофанович, явно растроганный таким событием.

— Надо бы теперь чем-нибудь закусить, — сказал Гладышев. — Вы, Полина Семеновна, оставили всех нас без завтрака.

В соседней комнате был накрыт стол. Моложавая хозяйка, самая настоящая цыганка-молдаванка, подала яичницу на огромной сковороде и запотевший графин розового домашнего рислинга.

— Вы, медики, наверное, пьете спирт, во всяком случае, так думают о медиках, — говорил Гладышев, разливая вино по солдатским кружкам. — А мы, старики, предпочитаем кисленькое.

Однако и от этого кисленького у Полины закружилась голова. Она рассеянно слушала мужчин, которые уже рассуждали о своих делах.

После завтрака опять вернулись в горницу. Подполковник Гладышев взял со стола последний неврученный партбилет, раскрыл его и, покачивая головой, сказал:

— Да, уходят коммунисты, иные даже не успев получить билеты. Сегодня листал ваше дело и поразился редкому случаю: двое из трех товарищей, рекомендовавших вас в партию, уже погибли за эти считанные месяцы вашего кандидатского, стажа.

— Я не забуду их: старшину медицинской службы Нефедову, майора Бондаря...

— Бондарь, Бондарь. Какой был командир полка. Дошел-таки до родного Буга, дошел с самого Кавказа, и смерть на пороге дома... — Гладышев помолчал, мысленно возвращаясь к будничным делам: — Так я поеду, Сергей Митрофанович, на НП комдива. Вы побудете у нас?

— До вечера.

— И вы, Полина Семеновна, отправитесь вечером.

— Но...

— Никаких «но». Днем на плацдарм не пущу. Отдыхайте пока. Что у вас с ногой?

— Простой ушиб.

— Легко отделались. В следующий раз будьте осторожнее.

— Так в партию вступают единожды.

— Нет, вы посмотрите на нее, Роман Афанасьевич, она еще шутит, а?.. — сказал Родионов.

И мужчины рассмеялись — впервые за это тревожное и торжественное для Полины утро.

После отъезда Гладышева полковник Родионов часа два занимался делами в политотделе. Потом вышел во двор, где устроилась на бревнах, коротая непривычный досуг, Полина, и сел рядышком.

— А ты действительно похожа на мать.

— Мама была моложе.

— Двадцать пять лет прошло с тех пор. Шутка ли... Уж никак я не предполагал, что встречусь с ее наследницей при знакомых обстоятельствах.

Полина с недоумением посмотрела на него.

— Тоже идет война, те же бои с переменным успехом на плацдарме. Но передо мной не Урал, а Днестр. И рядом со мной не Вера, а Полина Карташева. Иной раз кажется, что живу два века...

— Что вы, Сергей Митрофанович!

— Я ведь был неравнодушен к Вере Тимофеевне, — вдруг признался, он, и застенчивая улыбка тронула его крупное, доброе лицо. — Да все мы были неравнодушны к ней... Помню, когда Великанову сообщили, что Верина дружина оттеснена на берег Урала дутовскими пластунами, он лично повел батальоны в атаку. Встал, выхватил маузер и пошел, не пригибаясь, на казаков. Конечно, он не раз водил нашего брата, но тут всех просто ошеломило такое презрение к смерти...

— Как вы это говорите о нем? — осторожно заметила Полина.

— Ты, Поленька, еще доживешь до той поры, когда Великанова помянут добрым словом. Не могут не помянуть...

Она была застигнута врасплох таким откровением. Так она думала только о своем Борисе, но о других не могла, просто не имела права.

— Ну, отложим мою исповедь, — сказал он, поняв ее душевное смятение. — Потолкуем-ка лучше о тебе, о твоем наследнике.

Полина с внутренним облегчением стала рассказывать о Марате. Сергей Митрофанович слушал, не прерывая. Лишь изредка настораживался, когда из-за реки долетала пулеметная очередь на плацдарме.

Они просидели на бревнах до возвращения начподива Гладышева, неторопливо рассуждая о послевоенном будущем, которое находилось уже не за горами.

В сумерки Полина отправилась в обратный путь на политотдельском «виллисе». Ехали с потушенными фарами. Степенный, в годах, шофер умело притормаживал на ухабах. Она сидела за его спиной, думая о том, что сказал Сергей Митрофанович о Великанове, который на всю жизнь запомнился ей, когда с Ломтевым заезжал проститься и оставил сахар. Тетя Вася угощала их чем могла. Они пили морковный чай: взрослые вприкуску, а она, Поля, внакладку. До сих пор отчетливо видит она тот июньский полдень девятнадцатого года: уютный флигелек на берегу Урала, маленький дворик, заросший кустами сирени и акации, прощальный взмах рукой гаевского комбрига... Потом, уже девушкой, она следила по газетам за Великановым, гордилась, что мама работала у него в штабе. В те далекие годы молодежь знала поименно всех героев гражданской войны. Время, время, как лихо оно промчалось за теми всадниками! Хорошо еще, что память, будто замедленная съемка, может выхватить из потока времени несколько дней, чтобы доставить тебе радость заново пережить минувшее. Без этих остановленных мгновений совсем трудно было бы жить на свете. Нигде так дорого не ценят люди прошлое, как на войне, хотя идут на смерть ради будущего.