Тимофей Синицын (Пэля Пунух) - Стрела восстания

— Навострился?

— Да еще как навострился, боярин!

— А тебя зависть гложет? Хо-хо-хо...

— Не то, боярин... А только чаще всего ходил он к Иринке — Федьки Безносика жене. Федька Безносик — мужик богатеющий, у него и рыбы, и мяса, и масла, и всякой иной снеди — ешь не хочу! А только сам дома мало живет. И летом и зимой студеной наберет он холопей разных с десяток, а то и с два человек — и на промысел. Летом — на рыбный, зимой — на звериный. Домой приходит только на большие праздники. Ну, Иринка баба раскормленная, опять же бездетная — без него и пошаливает. И все со стрельцами больше. А как появился Ивашка Карнаух, с той поры она с одним Ивашкой только и знается. Так было до вчерашнего. А вчера на ночь Ивашка на караул поставлен был. Я да Петрушка Калач — мы в посад пошли. Там Иринка меня и приголубила. А Петрушка Калач об этом Ивашке сегодня сказал. Тут Ивашка на меня, как пес, и накинься. Не успел я опомниться — он меня наземь бросил и [- 35 -] нос мне ногой размял. Тут и побежал я, света не видя, к тебе, боярин...

— На Иринку Безносикову с жалобой? — ухмыльнулся воевода.

— На Ивашку Карнауха, боярин, не на Иринку.

— Да по тебе же выходит — Иринка во всем виновата?.. Ну, да некогда мне. Подумаю — после разберусь. Иди!

Варакуша был рад, что дешево отделался. «Забудет, — думал, — боярин про такую мелочь и с Ивашкой разговаривать не будет. А то беда: изведет Ивашка. Да и срамота: стрелец на стрельца с жалобой пошел. Правда, раскровенил Ивашка нос. Да что нос? Кровоточить вот уж и совсем перестал».

Воевода не собирался, однако, забывать ничего. Наоборот, случай этот натолкнул его на новую мысль.

Приказав Ваське наполнить кувшин медом, воевода усадил толмача и подьячего за стол.

— Не зубоскальных рассказов ради задерживаю вас — дела ради, — сказал им. — Свара промеж стрельцов из-за баб — дело из рук вон! Стрельцы меж собой смертоубийством заняты будут из-за баб, а самоядишки тем воспользуются да острог позорят! И будет от того государю нашему убыток. Что посоветуешь ты, толмач? И ты, подьячий? Как избыть свары из-за баб промеж стрельцов?

Дважды попавший впросак со своими советами, подьячий промямлил невразумительно:

— Знамо дело: без бабы здоровому человеку трудно. А толмач Лучка Макаров посоветовал:

— Я так смекаю, боярин, своим глупым умом: каким бы то ни было побытом заполучить бы в острог самоядских баб — меж стрельцами бы и сварам конец.

Усмехнулся воевода:

— Голова у тебя, видать, не тестом набита. Сам я так же думал. В Сибири, сказывали мне, с бабами разных народцев не цацкаются, как здесь вот, в Пустозерском остроге. С самоядскими бабами обращение здешнее не по нраву мне: цацкаемся мы с ними, будто с птичками нежными. А их мужья и хорохорятся! Ясака платить не желают! Кому польза от таких дел? Ни казне государевой доходов, ни воеводе поминок. Ко- [- 36 -] нец положить надо непотребной мягкости! Понудить надо самоядишек ясак платить полностью! Переловить надо всех избылых самоядишек! И ясаком обложить их. А чтобы не скрывались они по лесам, по рекам да по тундрам, не одних мужиков, а и баб самоядских в заложники брать надо. Как, Лучка, заложники называются по-ихнему.

— Аманаты, боярин. Да это не только по-ихнему. В Сибири...

— Ну, на это наплевать! Так ты и объявляй отныне всякому самоядишке от моего имени: будут, мол, ваших баб да девок в аманаты брать, раз в платеже ясака неаккуратны да избылых самоядишек укрываете. И так еще сказывай им: приказывал, мол, воевода сказать вам: «Бабы да девки ваши до тех пор в аманатах будут содержаться, покуль все избылые самоядишки не повезут следуемый государю ясак, а воеводе — поминки».

— Слушаю, боярин, — поклонился Лучка воеводе. — Будет исполнено в точности, как приказываешь!

— Так-то! — хлопнул развеселившийся воевода подьячего по плечу. — Государю нашему от нашей придумки ничего, кроме прибыли. Ну, и мы себя не забудем! Иди-ко ты домой сейчас да сочини бумагу в Москву. Бумагу государю о том, что верный холоп его Федька Афанасьев, сын боярский, бьет великому государю челом. А дальше валяй о том, как я, блюдя интересы казны государевой, распорядился поганых самоядишек в аманаты брать. Да пиши, что брать в аманаты велел я не тех, кои зверя и рыбу промышлять могут, ибо был бы от того государю убыток. Брать, пиши, будем в аманаты таких, от коих самоядишек в промысле пользы нет. О бабах не упоминай. Пусть думают на Москве, что стариков да ребятишек берем. Понял?

— Понял, боярин. Исполню, как приказываешь. Тогда позвал воевода Ваську и ему дело дал:

— Завтра позвать ко мне Ивашку Карнауха. Разбудишь меня и за Ивашкой сразу беги.

А ты, Лучка, — повернулся воевода к толмачу, — завтра тоже с утра будь здесь. Дело хочу поручить тебе важное. Завтра о деле и скажу. А ныне выпьем по разгонной - да и спать.

На следующее утро Ивашка Карнаух да толмач Лучка Макаров поджидали выхода воеводы из спальни. Лучка нашептывал Ивашке о вчерашних своих разговорах с боярином-воеводой и хмурился: не хотелось ему в тундру ехать от молодой жены.

Ивашка тоже поглядывал невесело: боялся, что воевода расправу придумал на него за его вчерашнюю драку с Варакушей. «Чего доброго, плетьми наказать вздумает, а либо еще как-нибудь, — думал Карнаух. — На придумки — ох востер нынешний воевода!»

Воевода, услышавший из спальни их перешептывания, крикнул:

— Кто там шепоты спозаранку разводит? Вздрогнули оба от неожиданного окрика, но тотчас

же и повеселели: по голосу угадывали, что проснулся воевода с хорошими мыслями.

— Мы это, — откликнулся Лучка, — мы: Лучка-толмач да Ивашка-стрелец.

— Пришли? То ладно! Сейчас я! Кафтан вот только...

Встретили воеводу, как полагалось, поясным поклоном и вежливым вопросом:

— Как почивать изволил, боярин? В добром ли здравии?

Воевода весело ответил на приветствие и лукаво подмигнул Ивашке Карнауху:

— А как твоя Иринка почивала? Смущенно уставился Карнаух в пол глазами. Воевода раскатисто захохотал:

— Ах ты, бабий утешник! Поглядишь на тебя — блажен муж, да и только. И очи свои долу опустил... Ну да бабы таких смиренников любят. Не к тому, однако, речь веду сегодня. Наслышался-насмотрелся на Варакушу с расквашенным носом. В ногах у меня валялся вчера тот Варакуша. Только я таких драчунов, как ты, люблю и гнева за вчерашнюю драку на тебя не несу. Не только гнева не несу, а еще хочу тебя пожаловать...

Повалился Карнаух в ноги воеводе.

— Премного благодарю, боярин, и господа бога молить обещаю денно и нощно о твоем здравии.

_ Хочу сделать десятским тебя, — продолжал воевода.

Вежливость требовала отказаться хотя бы для виду. И Карнаух снова бухнулся о пол лбом: