Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Вы не понимаете, как японцы оказались на вашем правом фланге? — громко спросил Штакельберг. — Очень просто: когда какие-то две роты японцев продвинулись туда, Орбелиани отступил. Это обычная тактика нашей конницы. Это не конница, не солдаты — это саранча. Она только жрет. Я сам, как вы знаете, кавалерист, но то, что я вижу, позор!

Орлов опять заговорил, но очень тихо, и Алешенька не разобрал его слов.

— Вас поставили в трудное положение, — усмехнулся Штакельберг, — дали вам запасных, которые никогда не видели гаоляна, а вы, изволите видеть, сразу их в гаолян? Гаолян — это наша смерть. Почему я вам не помог? Потому, что мои солдаты к бою сейчас негодны. Вон полюбуйтесь, лежат вповалку! Двое суток мы дрались. И смею вас уверить, ни на шаг не отступили. На мой корпус Ойяма навалился двумя своими армиями. А теперь вот, изволите видеть… Мы тут устроили заслон против ваших отступающих героев, советую воспользоваться, собрать бригаду и овладеть этими горушками.

Орлов пошел к коню, тяжело взобрался на него. Взгляд его скользнул по офицерам.

Лицо Орлова было потно, измучено и жалко. Он заторопил коня. В безотчетном порыве Алешенька поехал за ним.

Следующие полчаса были полны криков, приказаний, езды, беготни. Орлов, Алешенька и еще несколько офицеров останавливали отступающих.

Но запасные, сразу, без подготовки попавшие в гаоляне под расстрел, не обращали на них внимания.

Только недавно жили они среди своих семей, занимаясь в привычной обстановке привычным трудом. Не так-то просто все это оставить и идти умирать, не зная за что. Солдаты мелькали между повозками, страха не было на их лицах; были упорство и решимость: они не хотели делать то, чего не понимали.

Меньше батальона собрал генерал Орлов. Он жал Алешеньке руку, благодарил за помощь, но с собой дальше не брал. Он собирался ударить с этим батальоном на деревню Дайяопу, в тыл Симамуре. Он сразу похудел, глаза запали, губы запеклись.

Алешенька хотел было сказать: «Ваше превосходительство, сейчас из атаки ничего не выйдет. Лучше собрать солдат, дать им успокоиться и уже потом…»

Но он понимал, что Орлов не послушает его, что он в таком душевном состоянии, когда для него нет иного выхода, кроме того, который он наметил.

Штаб Куропаткина — три большие дивизионные палатки и круглый шатер — Алешенька Ивнев нашел восточнее деревни Чжансутунь. Повара в палатке готовили ужин.

Алешенька вошел в шатер. Куропаткин сидел за походным столиком, перед ним лежала бумага, карандаши, но он не писал.

— Наконец вернулись и вы, Алешенька Львович. Расскажите о своих впечатлениях. Впрочем, отдохните. На вас лица нет.

Алешенька, не сказав ни слова, вышел. Что из того, что на нем лица нет? Разве в этом теперь дело? Ведь он видел, ведь он понял! Ведь нужно было его, очевидца, расспросить! Ведь время не терпит!

В штабном помещении, вопреки обыкновению, столов было мало, чины штаба лежали на бурках, на соломе, курили и разговаривали.

Харкевич поместился на своем генеральском пальто. Усы его сегодня были особенно опущены и совершенно сливались с бородкой, подстриженной треугольником.

— Какие новости, ваше превосходительство? — спросил Алешенька.

— Вы — непосредственный источник новостей, рассказывайте-ка!

— Какие там у меня новости, командующий ими даже не поинтересовался!

— Да… — протянул Харкевич, — вы правы, ваши новости теперь ничего не изменят.

Он сунул руку за борт пальто и вытащил сложенный листок бумаги. На нем было написано красным карандашом и подчеркнуто: «Весьма спешно». Ивнев прочел:

«Ввиду огромных потерь, понесенных 1-м Сибирским корпусом за последние пять дней, положение его настолько серьезно, что без подкрепления корпус совершенно не в состоянии будет завтра не только атаковать, но и вообще поддерживать какой бы то ни было бой».

— Я видел корпус, — сказал Алешенька. — Солдаты измотаны.

— Видите — события таковы… Знаете, что Орлов ранен?

— Нет, не знаю. После поражения в гаоляне он собрал батальон для контрудара.

— Этот контрудар кончился тем, что батальон в гаоляне рассеялся, а сам Орлов ранен. После этого Штакельберг решил атаковать Симамуру. И ничего не вышло. — Харкевич вытянул ноги и поправил пальто. — У Симамуры бригада, у Штакельберга корпус. Вот, батенька, какие дела.

Из-под бурки Харкевич вытащил папочку, открыл ее, взял верхний листок. Это было сообщение Бильдерлинга о том, что его войска отброшены от Нежинской сопки.

На донесении рукой Куропаткина было написано: «Весьма печально. Ввиду отступления Штакельберга я вынужден отступить на Мукден и далее. Там мы сосредоточимся, подкрепимся и будем наступать».

Алешенька почувствовал в груди пустоту, какую испытывает человек в минуту большого несчастья. Он уже давно прочел листок, но все держал его в руке и все не сводил с него глаз. Харкевич, наблюдавший за ним, взял осторожно листок и положил в папку.

«… Там мы сосредоточимся, подкрепимся и будем наступать…»

— Мы никогда не будем наступать, — сказал Алешенька задрожавшим голосом.

— М-да… то есть почему?

— Не умеем мы наступать.

— Что с вами, поручик? — усмехнулся Харкевич.

— Да, не умеем! — вдруг закричал Алешенька. — Я видел! То, что я видел сегодня, это окончательно. Воевать нельзя научиться за две недели. Во время наступления у нас не армия, а хаос!

Алешенька долго сидел подавленный.

«От Ляояна я не отступлю, — вспомнил он слова Куропаткина. — Ляоян будет моей могилой».

Ойяма никуда не двигался из своей деревушки. Армии Нодзу и Оку продолжали безуспешно штурмовать главные позиции Ляояна, защищаемые Зарубаевым. Артиллерийские снаряды были на исходе, патроны тоже. Сведения о потерях поступали всё более тревожные: под Ляояном уже легла пятая часть японской армии.

Старый Ойяма в эти дни как-то еще постарел. Полные красные щеки его поблекли, фигура потеряла прямизну. Ему хотелось сидеть согнувшись и смотреть в землю.

Дружественные англосаксы Дуглас и Хардинг более не посещали его.

В своей резиденции они строчили дневники, совещались с корреспондентами и пили водку.

От Куроки пришло сообщение, из которого Ойяма увидел, что положение генерала катастрофично.

Переправляясь на правый берег Тайцзыхэ, Куроки был уверен, что встретит отступающие разбитые корпуса, в худшем случае — арьергарды армии, выйдет на коммуникации Куропаткина, перехватит железную дорогу, и арьергард вместе с обозами и армейскими тылами будет его добычей.

Но Куроки столкнулся с корпусами, не отступающими, а, наоборот, готовыми для наступления. Войск у Куроки было в пять раз меньше, боеприпасы всех видов кончались. Своими двадцатью батальонами он занимал фронт в двадцать километров.