Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота

— Какого дьявола тебя понесло одного в пустыню?

— Ай, начальник, что со мной могло случиться? Я везучий.

— А если бы заблудился?

— Ни в коем случае, начальник. Как я мог потеряться, коли ты сказал, что привык ко мне.

Бабалы только рукой махнул. На Нуры невозможно было сердиться.

И еще не раз выручал Нуры своего «начальника» в трудных: ситуациях.

Этот парень умел не только «чесать язык»!

Другом он был и преданным, и чутким, всегда угадывал настроение Бабалы, и если тот вешал нос — старался шуткой отвлечь его от грустных мыслей.

Вот и теперь, когда Бабалы оборвал его репликой насчет пиал, которым пока не звенеть, Нуры обнажил в улыбке крепкие, белые зубы:

— Нет, начальник, Нуры не проведешь!.. Вай, да если бы я знал, что и мне повстречается когда-нибудь такая пери, так был бы готов ждать ее хоть всю жизнь.

— Пока борода не поседела бы? — подыграл ему Бабалы.

— Пока не выпали бы все зубы!

— Хм… А на что твоей пери развалина, стоящая одной ногой в могиле?

— Я бы и из могилы любовался ею! Я ‘бы собрал последние силы, чтобы услужить ей! Да если бы она только забавлялась мной, как привязанным жуком, я и то был бы рад-радехонек!

— Ладно, ладно, — засмеялся Бабалы. — Я покажу тебе на канале таких пери, что ты раньше времени и поседеешь, и лишишься всех зубов! Так что поспешим, друг мой. Ты все взял в дорогу, не забыл ничего?

— Я прихватил даже охапку дров, чтобы кипятить чай на привалах.

— Предусмотрительный товарищ.

— А ты сомневался, начальник?.. Еще я запасся водой, так что хватит и нам, и «газику». Ну солью, спичками… — Нуры хлопнул себя по лбу — Ай, пустая башка! Я же забыл про танка*!

— Вот-вот. А голову ты не забыл?

— Ай, начальник, не волнуйся. Подумаешь, танка! Для тебя я вскипячу чай хоть в ладонях.

Бабалы покачал головой:

— Незаменимый ты парень, Нуры-хан. Если бы не ветер в твоей голове — цены бы тебе не было!

Но Нуры не так-то легко было сбить с толку. Сдвинув на Затылок кепку, самодовольно задрав подбородок, он проговорил:

— Ха, разве ветер не приносит пользу! А кто крутит мельницы? Овевает наши физиономии в жару? Ветер, он и самолеты подгоняет.

— Содержимого твоей головы хватит даже на ветродвигатель! Но довольно пустой болтовни. Выноси-ка вещи, и в путь.

Но Нуры не торопился. Довольный тем, что помог Бабалы развеяться, он смотрел на него любовно-добро-душно, как нянька на своего воспитанника. Его нисколько не обижало, что «начальник» над ним подсмеивался, наоборот, он любил, когда тот отпускал свои шуточки и остроты. Улыбаясь, Бабалы становился похожим на свою мать, Айну. Характером же, по мнению Нуры, он пошел в отца. И когда сердился, то никому не давал спуску, так что лучше было Не попадаться ему под горячую руку.

Нуры хотелось перед дорогой еще поболтать. Его давно интересовал старый, затянувшийся шрам, оставленный на щеке Бабалы чьим-то копытом. Глянув на этот шрам, он сказал:

— А ты, начальник, как погляжу, не всегда был таким солидным, как сейчас. Мальчишкой-то, верно, здорово озоровал.

— С чего ты это взял?

— Этот вон шрам — разве я тебе подарил на память? Не иначе как какой-нибудь норовистый коняга. И ведь он не тронул бы тебя, ежели бы ты его не задирал.

Бабалы рассмеялся:

— Ишь, Шерлок Холмс выискался!.. А вот и ошибся, дорогой, не конь это, а ишак!

Ему вспомнилось, как в детстве он дразнил ишака, а тот оказался еще более задиристым, чем сам Бабалы, да и лягнул его копытом. Когда Бабалы, с лицом, залитым кровью, но без жалоб и рева пришел домой и рассказал, как было дело, не скрывая своей вины, отец не накричал на него, а ободряюще проговорил: «Ничего, сынок, до свадьбы заживет. Джигит без ранения — это не настоящий джигит!» Айна запричитала было над сыном, но Артык остановил ее сердитым окриком: «Замолчи, жена! Не велика беда — заполучить удар копытом. Рана, нанесенная саблей, и та затягивается. Больнее всего, жена, ранит злое слово, — дай бог уберечься от него нашему мальчику!..»

Улыбнувшись этому воспоминанию, Бабалы сказал:

— Да, смирным я в детстве не был. Но знаешь пословицу: смирному — место в могиле. Да и отец мой не хотел видеть меня тихоней, а учил отваге и стойкости. Ох как пригодились на войне его уроки!

— На войне и я не сплоховал! — напыжился Нуры и ткнул себя пальцем под одно из ребер. — Тут не ослиное копыто оставило след — фашистская пуля!

— Знаю, знаю, Нуры. Ты у нас герой!

Самого Бабалы на войне ранило не однажды, но он не покидал передовой, лечил раны в санбате. Лишь последняя надолго уложила его на госпитальную койку.

Произошло это уже в самом конце войны, двадцать девятого апреля. Бабалы командовал взводом гвардейских минометов. Он всегда появлялся со своими минометчиками там, где было опаснее всего. При взятии Берлина в одном из кварталов Целлендорфа взвод натолкнулся на яростное сопротивление фашистов. Каждый шаг вперед давался дорогой ценой — ценой крови и жизней. И вот, когда минометчики начали одерживать верх и совсем близка была победа, рядом с Бабалы разорвался вражеский снаряд, в оба колена угодили осколки, и Бабалы рухнул на груды битого кирпича.

Взвод двинулся дальше, а командира отправили в длительное путешествие по госпиталям…

— Да, досталось нам обоим на войне, — задумчиво произнес Бабалы, обращаясь к Нуры. И вскинул голову: — А теперь нас ждут новые битвы — к счастью, бескровные. Мы отправляемся на войну с пустыней! Вперед же, Нуры-хан! — Он чуть помедлил. — Ступай за вещами.

Нуры удалился. А Бабалы припомнил, как сопротивлялся он совсем недавно этой поездке. Нет, не самой поездке на строительство канала, — Бабалы хорошо понимал всю важность и с удовлетворением представлял весь размах задуманного сражения за воду. И сам считал, что его место — там, на стройке. Но место инженера, а не руководителя.

В последнее время Бабалы работал в Министерстве водного хозяйства. Одним из первых он узнал о решении насчет строительства Большого канала и попросил послать его на самый трудный участок. Просьбу его уважили — назначили начальником участка Рахмет. Бабалы, не раздумывая, отказался от этого назначения. На него насела коллегия министерства — он продолжал стоять на своем: на участок он готов поехать хоть сейчас же, но инженером, а не начальником.

Вчера его вызвали на бюро республиканского ЦК партии.

Аджап он об этом не рассказал… Хотя стыдиться ему было нечего: он держался на бюро без робости, уверенно, с достоинством. И спокойно объяснил причины своего отказа от должности, на какую его пытались назначить:

— Поймите, уважаемые товарищи, я горжусь оказанным мне доверием и благодарен за него. Но я инженер-ирригатор и не обладаю ни способностями, ни опытом администратора. Я никогда еще не руководил тысячами людей, не ведал большим, сложным хозяйством.