Карпов Васильевич - Маршальский жезл

Вижу: вот она, цель, - пулемет! Тут ложиться некогда! Пулемет - оружие серьезное. Надо бить в него мгновенно. На бегу замираю на какую-то долю секунды, захватываю пулемет в прорезь прицела и даю очередь. Пулемет скрылся. Значит, попал!

Но атака продолжается. Бегу вперед, ищу новую цель. И вдруг сзади команда:

– Газы!

И опять счет на секунды. Противогаз вскидываю к лицу и давно отработанным движением натягиваю одним взмахом. Тут тоже норматив: успел защититься - жив; не успел - значит, «нанюхался».

И в это же время вдали вскинулась мишень. В противогазе жарко, трудно дышать, но я все это уже испытал не раз и стекла очков намазал заранее специальным составом, иначе они запотели бы. В общем, меня и отравляющими веществами не возьмешь! Я уверенно целюсь в мишень и даю по ней две очереди.

На исходный рубеж возвратился взмыленный. Вот что значит бой. Прошло несколько минут, а такое напряжение, столько переживаний! Все решают секунды, быстрота мышления.

На огневом рубеже мне объявили результат:

– Отлично!

Сержант Волынец смотрит на меня добрыми глазами. Оказывается, они бывают у него и теплыми, а мне раньше казались эти глаза только холодными, с льдинками.

Подошел Степан:

– Поздравляю!

Я еще не могу отдышаться, всем только киваю: спасибо, мол.

К концу дня наша рота в целом немного не дотянула до отличной оценки. Как в том анекдоте: не хватило нескольких процентов. Еще бы один человек стрельнул, и был бы порядок.

Но отстрелялись уже все: и офицеры, и сержанты, и старшина Май.

И вдруг у меня мелькнула идея. Я побежал к замполиту Шешене.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

– Слушаю вас, Агеев.

– В списки нашей роты навечно зачислен Герой Советского Союза Денисов. Он же не только для того, чтоб на вечерней поверке выкликали. Может быть, и в боевых стрельбах примет участие!

Шешеня глядел на меня с нескрываемым удивлением:

– Я не понимаю, как конкретно вы это представляете?

– Раз Денисов в нашей роте, значит, и в бою он участвует. Вот и пусть кто-то за него стреляет. Мне кажется, это как поощрение, как особое доверие надо поручить лучшему стрелку.

Шешеня чуть рот не раскрыл:

– Ну и придумал ты, Агеев! Вообще-то вроде бы здорово! Но такое, по-моему, еще в практике не применялось. А мысль хорошая. Лучшему стрелку как поощрение - это хорошо! Это правильно. И в списке роты он, тоже верно. Пойду доложу проверяющему. Неизвестно еще, как он к этому отнесется.

Шешеня ушел к столу инспекторов - там было и командование нашего полка. Офицеры довольно долго разговаривали, потом в нашу роту пришли все сразу - и проверяющие, и командование.

– Кто подал идею? - спросил командир полка.

– Рядовой Агеев, - сказал Шешеня и указал на меня.

– Молодец, Агеев, хорошо придумали! Не только чтоб роте процент выполнения повысить, а вообще очень правильно рассудили. Надо ввести это в жизнь роты как традицию. Ну что же, ваше предложение, вам первому и предоставляется честь осуществить его.

Я опешил. Вот не ожидал.

А Соболевский, верный себе, не упустил случая, тихо мне шепнул:

– Лопух, забыл закон: не проявляй инициативы, ибо тебе же придется осуществлять предложенное!

Я не мог ответить ему, не тем была занята голова. Такая ответственность! Даже за себя стрелял, волновался. Но там тройка или неуд были бы моей оценкой, а тут ведь за героя, на глазах у всей роты и командования!

Кровь будто сгустилась в моих жилах, стала вязкая, движения, чувствую, скованные. Иду на огневой рубеж, как во сне. Отвратительное ощущение слабости. Страшно подвести отделение и весь взвод. Неужели сейчас опозорюсь? Вдруг рядом со мною к огневому рубежу пошел замполит Шешеня. Лицо сияет. Он просто счастлив.

– Ты меня очень обрадовал, Агеев. Я был не прав на проверке по политической подготовке, ты, оказывается, хорошо подкован. До такого додумался! Это же большое дело! От нас может пример по всей Советской Армии пойти!

Я кисло улыбнулся и тихо спросил:

– А если промажу?

Шешеня сразу понял мое состояние:

– Ты это брось! Даже не думай. Как ты можешь промазать, только сейчас отстрелялся на «отлично». Умение есть. Голова светлая. Волевой фактор? Ну конечно, ты волнуешься. Так это хорошо. Волнение спортсменам помогает рекорды ставить. Ты брось думать о том, что не выполнишь. Этого не может быть!

Мы были уже рядом с исходным положением. Шешеня приветно махнул мне рукой и отошел в сторону. Его слова очень поддержали. Отвлек он меня от сомнений и малодушия. Действительно, чего я боюсь? Стрелять не умею? Устал? Да я сутки могу стрелять. Тогда в чем же дело? Сейчас я вроде бы не Агеев, а Герой Советского Союза Денисов. Тем более! Какое может быть сомнение!

Я занял огневую позицию. С первой очереди свалил грудную мишень. Ринулся вперед. Поразил все мишени и, кажется, только после этого начал дышать, а бежал и все делал в такой предельной сосредоточенности, в какой еще никогда не был.

Вот это да! Самому понравилось. Наверное, такое состояние и называют вдохновением. Я летел вперед как на крыльях, я видел все намного четче обычного, я ощущал в теле такую силу, что, когда стрелял, автомат замирал у плеча как впаянный. Я вообще был не я, а какой-то другой стрелок - совершенство!

Когда я рассказал Шешене после стрельб о своем состоянии, он задумчиво сказал:

– Вот это и есть творчество. Человек на таком подъеме совершает подвиг. Может быть, и Денисов чувствовал то же, что и ты. Ты счастливый человек. Агеев. Я еще раз сожалею, что снизили тебе оценку по политподготовке до четверки.

– Зато твердая четверка, без скидки, - сказал я, желая утешить его.

– Железная! - воскликнул Шешеня и как-то особенно тепло посмотрел на меня. - Есть у меня одна очень интересная для тебя идея, но расскажу тебе об этом в другой раз.

Я посмотрел на него умоляюще, но просить сдерживался, не солидно, по-детски будет; он заинтересовал, а я тут же завилял хвостиком: «Расскажите! Ну пожалуйста». Нет, надо быть сдержаннее. Все равно он сам расскажет. И я промолчал.

А очень хотелось узнать, что затевает Женьшень. Тем более, уходя, он еще раз подстегнул мое любопытство:

– Ты даже не можешь представить, насколько значительный разговор нам предстоит! - и ушел.

Когда проверка закончилась и настало время подвести итоги, или, как говорят на военном языке, сделать разбор, в гарнизон прибыл командующий военным округом. Я часто слышал его фамилию. В газетах печатали различные статьи генерала. На политических занятиях была специальная беседа о старших начальниках; нам подробно рассказывали о командующем. Видеть же его не приходилось. И вот он появился. Первое, что поразило меня, - его рост. Окружавшие генерала офицеры едва ему до плеча. Он смотрел на всех сверху, и поэтому казалось, что видит абсолютно все недостатки. Невольно вспомнились слова песни: «Мне сверху видно все…»