Карпов Васильевич - Маршальский жезл

Вот и кончился первый год службы. Многому я научился, многое узнал за эти двенадцать месяцев. Но если бы меня спросили, что приобрел я самое важное за это время, я бы назвал не только умение стрелять из боевого оружия и способность противостоять ядерным ударам, не знание сложной современной техники и тактики, не прозрение в делах политических и международных, а высказал бы, наверное, немного странное на первый взгляд суждение. Главное, что я приобрел, - это то, чему меня специально не учили: я стал по-иному мыслить. Я научился думать не на уровне ученика Вити Агеева, а намного выше и шире, в общем, как взрослый человек.

Как итог первого года службы могу еще отметить исчезновение чувства раздвоенности. В первые месяцы была какая-то двойная жизнь: на занятиях и после занятий, на политподготовке и в «солдатском клубе», песни в строю и песенки за казармой, беседы в ленинской комнате и дискуссия в курилке, дружба с Кузнецовым и дружба с Соболевским. Ощущение двух берегов, между которыми я болтался, приносило чувство неуверенности. Давно понял: надо пристать к одному берегу. И знал, к какому именно. Теперь ощущения раздвоенности нет, все слилось в одну веру правильности, необходимости и прочности службы. Люди, видно, как плоды - вызревают в разные сроки. Мне потребовался год. Степану гораздо меньше. Куцану два года. Ну а Вадима, если продолжить аналогию с плодом, точит какой-то внутренний червь. Дыхнилкин - неразвившаяся завязь. Бывают такие на дереве: зачах, отстал от всех в росте и превратился в падалицу. Армия, видимо, не всех исправляет. Дыхнилкин ничуть не изменился. Только осторожнее стал, приспособился.

Перечитал свои записи. Хочется кое-что исправить. Не так сказано. О многом я теперь сужу иначе. Но имею ли я право на переделку? Если стану подтягивать к своему теперешнему уровню, это уже будет второй год службы. А он впереди. Там своих дел и мыслей будет предостаточно.

Второй год службы начался торжественно. Новые задачи поставил в своем приказе министр обороны.

Жизнь в полку после изучения этого приказа министра пошла в каком-то приподнято-праздничном тонусе. Каждое учение, зачет, стрельба приобрели особую значимость - все должно быть с высокой оценкой. Заключаются договоры о соревновании. Тут каждый хороший солдат на счету. Но очень не вовремя проводили старослужащих однополчан домой. Из нашего отделения уехали Волынец, Скибов, Куцан и Умаров. Дали адреса, обещали писать. Карим предупредил:

– Много слов не надо, время нет, знаю. Один телеграмм дай, когда домой поедешь. В Самарканде я на вокзал приду, всех встречать буду. Мы теперь как брат!

Только разъехались отслужившие, снова проводы. Получил отпуск Степан. Целая история с этим отпуском.

В уставе предусмотрено много различных поощрений. Отпуск на родину - не самое высокое. Есть выше: например, фотография на фоне развернутого Боевого Знамени полка. Приятно удостоиться такого снимка, всю жизнь будешь друзьям, а потом и детям показывать. Однако у солдат своя мера весомости поощрений. Самым приятным считается отпуск на родину. Молодежи не терпится побывать дома, посмотреть на мать, отца, братьев, сестер, показаться в военной форме любимой девушке.

И вот Степану Кузнецову за отличные успехи дали отпуск. Другой плясал бы от радости. Степан - наоборот: приуныл. Невпопад угодило это поощрение. Пошел я к замполиту и сказал:

– Товарищ старший лейтенант, у нас в роте обидели хорошего человека…

– Вы о ком?

– О Кузнецове. Ему ехать некуда. Ни родных, ни близких. Поощрением напомнили человеку о его одиночестве.

– Да, неладно вышло, - потирая подбородок, признался Шешеня. - Хотели угодить. Что же делать? Надо как-то умело исправить промашку.

– Предложу ему ехать ко мне домой. Мать и отец его по письмам знают. Примут как родного. Отоспится, в кино походит. Может быть, с девушкой познакомится, переписываться будет.

– Доброе дело задумал. Давай поговори с Кузнецовым, потом доложишь.

Говорить со Степаном на такую щекотливую тему непросто. С ним дипломатию разводить нельзя: начнешь с подходом, издалека - только дело испортишь. Не выносит он жалости. Поэтому я начал с другого конца:

– Хочу просить тебя, Степа, об одном деле.

– Давай проси, сейчас я добрый.

– Зайди к моим старикам и расскажи, как мы тут служим, успокой. А то ведь они думают, что нас здесь каждый день по самые ноздри песком засыпает и солнце поджаривает, как шашлык на вертеле.

– Зайду и разрисую так нашу жизнь, что старики попросят командира оставить тебя на сверхсрочную.

Я радовался. Степан шел в расставленные сети, надо было только слегка подталкивать его.

– Обязательно разрисуй, пусть пишут ходатайство командованию.

Это была, естественно, шутка, и Степан ответил в тон мне:

– Представляю радость твоей мамы, когда она услышит об этом.

– Она будет в восторге… Но ты не смейся, мать действительно будет очень рада твоему приезду. Пожалуйста, если сможешь, продли старикам удовольствие, поживи у нас.

Степан насторожился. Пришлось изобразить на лице искреннее сожаление.

– Конечно, нелегко тебе будет отвечать на вопросы моих предков: им ведь все интересно, ты уж потерпи, Степан. И с квартирой вопрос разрешишь. В общежитии твое место, наверное, занято. Остановись у нас.

Степан еще более насторожился. План мой мог рухнуть, тогда я использовал последний шанс:

– И еще одно, и самое главное, - доверяю тебе как близкому другу: присмотрись, пожалуйста, как живут мои старики. Здоровы ли, все ли у них есть? Может, помочь надо чем-то, дров на зиму нарубить, крышу поправить…

Я врал самым бессовестным образом: ни дрова, ни крыша не беспокоили меня - наша квартира в большом четырехэтажном доме с паровым отоплением.

Однако расчет оправдал себя. Кузнецов согласился:

– Давай адрес!

Я дал ему письмо и проводил на вокзал. Вслед поезду послал телеграмму: «Примите гости моего лучшего друга он одинок негде остановиться». Хотел добавить: «сирота». Но слово это показалось мне обидным и неуместным - разве Степан сирота! Для меня он брат…

Вскоре после отъезда Степана встречали призывников. Они вошли в полк длинной вереницей, запрыгали, как мы когда-то, подбирая ногу. Вид у них невеселый, лица беленькие, смешные. Глаза глядят растерянно, даже испуганно. Мы подбадривали их шутками, а потом пошли торжественным маршем. Рубанули строевым так, что асфальт трещал. Смотрите, салажата, как ходить надо!

Второй год моей службы начался месяц назад, но только с появлением новеньких вдруг понял: я - «старик».

В нашем отделении новый командир. На место уволенного Волынца назначен младший сержант Юрий Веточкин. Тот самый пухленький, тихонький маменькин сынок Юрочка Веточкин, над которым издевался в поезде Дыхнилкин. После приезда в полк его отобрали в школу сержантов, и мы надолго расстались: он уехал в другой город. Сначала там служил рядовым в какой-то команде по обеспечению учебы, а потом закончил курс обучения и вот после выпуска прибыл в свой полк младшим сержантом, назначен командиром нашего отделения. Как он будет командовать - не знаю. Мне кажется, у этого питюнчика нет никаких командирских задатков.