Карпов Васильевич - Маршальский жезл

– Волнуешься? - спросил Степан перед открытием собрания.

– Сам знаешь…

– Не бойся, тут все свои.

Как много значит в жизни человека доброе слово! Оно вроде ничего не стоит, слово и слово, но каким дорогим кажется тому, кто испытывает затруднение. После слов Степана я ободрился вроде, успокоился. Огляделся - действительно все свои.

Партийное собрание проходило в знакомой до мелочей ротной канцелярии. За столом сидят люди, с которыми я второй год ежедневно вместе: капитан Узлов, замполит Шешеня, лейтенанты - командиры взводов, Жигалов, старшина Май, Степан, три сержанта… Вот и вся партийная организация. Только люди эти, оставаясь при тех же воинских званиях, должностях, в той же одежде, представали теперь передо мной в совсем новом, ранее не ведомом мне качестве. Это были коммунисты!

Первый вопрос повестки дня: прием рядового Агеева кандидатом в члены партии.

Меня попросили рассказать биографию. Я рассказал. И мне было стыдно, что она такая невзрачная: родился, учился, призвали в армию, вот и все. Подумал: сейчас скажут, куда же ты, паренек, лезешь? Какие у тебя основания для вступления в партию?

Но все шло своим чередом. Мне задали вопрос по Уставу, спросили кое-что о международном положении. Председатель собрания лейтенант Жигалов подвел итог:

– Я думаю, все ясно, товарищи?

– Ясно, - поддержал Май.

– Кто хочет высказаться?

Первый поднялся Шешеня:

– Все мы хорошо знаем товарища Агеева. Он добросовестный солдат, политически развитой и грамотный человек. Вдумчивый, увлекающийся литературой. Выполняет ответственное общественное поручение…

Я удивился, что это Шешеня вздумал меня хвалить, никаких заслуг за собой не знаю.

– Он - редактор нашей стенной газеты, материалы, которые в ней помещаются, хорошие, газета выходит в срок…

Ах, вот что он имеет в виду!

– Только один совет Агееву - привлекайте актив. Сейчас вы частенько пишете заметки и за других. Став коммунистом, вы должны понимать, что процесс создания газеты, привлечение широкого актива корреспондентов - это тоже важная воспитательная работа. Если вы написали сами и дали кому-то подписать - это упущенная возможность заставить другого человека мыслить. Нет, пусть автор пораскинет умом. Вы его натолкните на мысль, а думать, писать он должен сам. Такая работа прибавит в роте самостоятельно мыслящих людей. Ну это совет на будущее. А насчет приема товарища Агеева в кандидаты я - за. Считаю его достойным.

После замполита слово попросил капитан Узлов:

– Я давал рекомендацию товарищу Агееву. Человек он вдумчивый. Не только сам хорошо служит, но и на некоторых недисциплинированных оказывает полезное влияние. Я с первых дней службы товарища Агеева обратил внимание на это его положительное качество и очень рад, что не ошибся. Предлагаю принять его в кандидаты.

Жигалов репликой с места подтвердил слова капитана:

– Молодой сержант Веточкин справляется со всем вам известным Дыхнилкиным благодаря помощи Агеева и Кузнецова. - Лейтенант обратился к Степану: - Кузнецов, может быть, вы хотите что-нибудь сказать о своем друге?

Степан встал. Он был немного смущен:

– Что я могу сказать? Он мой друг, это говорит о многом, поэтому и хвалить я его не буду, не имею права. Пожелаю Виктору одного: обратить внимание на выработку принципиальности. Это качество коммунисту абсолютно необходимо. А говорю я об этом потому, что были случаи, когда у Виктора не хватало духа проявить эту принципиальность. Например, в «солдатском клубе» он часто отмалчивается в то время, когда надо вмешаться в спор. Не следует, конечно, превращаться в Пришибеева, запрещать говорить, зажимать рот, но как и пишущий человек Агеев обязан переубедить заблуждающегося солдата, объяснить ему, в чем его ошибка. Хотя бы того же Соболевского, с которым в одной школе учился…

Сердце у меня стучало все тише и тише, оно покатилось куда-то вниз; наверное, о таком состоянии и говорят: сердце ушло в пятки. Что же ты делаешь, Степан? После твоего заявления меня не примут. Раз я не принципиальный, то мне не место в партийных рядах. Но Степан будто уловил мои мысли:

– А вообще Виктор человек цельный, честный и сердечный. Он службе отдает все силы. И как друг - отзывчивый и чуткий.

За меня проголосовали, решили - принять.

…Когда на тебя пристально смотрят, обязательно это почувствуешь. Я огляделся, встретил взгляд Шешени. Старший лейтенант почему-то усмехнулся.

В перерыве я подошел к нему.

– Почему вы на меня так смотрели?

Шешеня, не ответив мне, засмеялся хорошим легким смехом. Я тоже не выдержал, хохотнул, не понимая причины его веселости.

– Ну скажите, о чем вы?

– Вдруг вспомнилось мне, как ты однажды с серьезным видом мудреца заявил: «Не хочется штамповаться!» Помнишь!

– Нашли что вспоминать!

– Да ты не обижайся, уж очень вид у тебя был самоуверенный. Между прочим, беда многих молодых людей не в том, что они не знают жизни, а в том, что они считают себя познавшими ее.

Штатские люди поют, когда им весело или грустно. Солдаты поют при любом настроении. У гражданских принято петь за праздничным столом или стоя на сцене. Военные поют на ходу - в движении. Зимой и летом, в дождь или в зной солдаты шагают с песней. Удивительно действие строевой песни: в мороз она согревает, в жару - бодрит, при усталости - прибавляет силы и во всех случаях объединяет, сближает людей. Но несмотря на ощущение единства и слитности, каждый из солдат все же поет по-своему, в соответствии со своим характером. Степан Кузнецов поет самозабвенно; он перевоплощается в тех героев, о ком говорится в песне, он душой и телом с ними - с пулеметчиком на тачанке, с парнями на Безымянной высоте.

Натанзон поет заливистым подголоском. Его тенорок обрывается последним. Он очень украшает общий хор. Лева знает об этом и поет старательно. Тимофей Ракитин своим басом создает бархатный фон - это гул набата.

Веточкин и Дыхнилкин поют от души, каждый в силу своих возможностей.

Только Соболевский никогда не пел в строю - для его тонкой музыкальной натуры это слишком грубо. А по-моему, если он не чувствует красоты строевой песни, вовсе он не музыкальная натура и на фортепьяно научился, наверное, играть потому, что рядом мать с ремнем сидела.

Мне военное пение нравится. Я полюбил ритм, который захватывает строй. Шагаешь размеренно, немного вразвалочку, порой вообще забываешь о том, что идешь. Песня подчиняет общему порыву. Все едино: движение ног, покачивание плеч, дыхание, голос и даже биение сердца. Как упоение полетом ведомо только летчикам, а радость возвращения из долгого плавания - морякам, так и чувство единения, имя которому строй, понятно только тому, кто сам шагал с песней.