Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Румега. Это очень даже мило с вашей стороны. Но с моим здоровьем, кажется, достаточно будет и того, что я дома по­молюсь.

Дзуня. Всечестнейший отец, вы ведь не откажетесь по­бывать у нас на собрании, где и самый юный цвет нашей нации скажет свое первое и последнее слово...

Помыкевич. Понятно, и наша Леся будет нас оч-ч-чаро- вывать своей красотой и... голубиным сердцем.

Леся. Господа... Господин меценат, я вас не понимаю...

Помыкевич. Зато мы понимаем, панна Леся, вашу озабо­ченность.

Румега. Озабоченность самой отзывчивой...

Дзуня. Самой отзывчивой души, хотели вы сказать...

Румега. Благодарю. Да, это я хотел сказать. Хе-хе!

Дзуня. Извините, да у вас, наверное, важное дело к меце­нату и потому прощайте. (Прощается с Румегой.) Панна Леся, я вас провожу, если разрешите.

Румега. Избавь боже! Ничего подобного, вы мне ни­сколько не помешали. Я даже очень рад...

Дзуня. Панна Леся, отец благодетель будет очень рад, если на воскресном обеде познакомится с вами ближе...

Помыкевич. У всеч-ч-честнейшего отца очень доброе сердце, панна Леся.

Леся. Я очень благодарна, я очень... но... я не совсем хорошо понимаю...

Дзуня. Я вас, панна Леся, очень хорошо понимаю; сегодня благородство и доброе сердце тяжело найти. Мое почтение, отче, с уважением, меценат!

Леся. До свидания...

Румег а. До свидания, до свидания, доченька!

Сладчайшее дитя!..

Помыкевич. Да, отче, да! Невесело, коль нет своей дочери...

Румега. Невесело, меценат!

Помыкевич. Она цветком расцветает на глазах.

Румега. Голубкой чистой...

Помыкевич. Если б у меня была, ну хотя бы нефть, отче, я очень бы сожалел, что у меня нет наследников.

Румега. Ох, ваша правда, меценат! Пока мы живем, пока еще мучимся на свете божьем, должны все, все народу отдать. Даже собственное счастье и здоровье, меценат.

Помыкевич. Святые слова, всечестнейший.

Румега. А я, меценат, уже окончательно придумал название для сиротского дома.

Помыкевич. Любопытно, отче.

Румега. Весьма любопытно. Серебряными буквами на голубом фоне: «Сиротский дом. Самаритянская любовь». А ниже золотыми... А ну, отгадайте что?

Помыкевич. Имени...

Румега. «Имени отца Румеги», меценат!

Помыкевич. Действительно замечательный проект. А не собираетесь ли вы, отче, писать завещание?

Румега. Вы же сами видите, что я скоро обрету вечный покой, но прежде чем напишем завещание, нужно еще основа­тельно обдумать план дома для сирот, и вот что я придумал,— не поверите.

Помыкевич. Поверю, отче.

Румега. Прошлый раз мы, кажется, остановились на трех этажах? Не так ли, меценат?

Помыкевич. На трех, отче.

Румега. Так вот, представьте себе, что на каждом из них будет построено по одной часовне.

Помыкевич. То есть сразу три, отч-ч-че.

Румега. Точно. Одна для заутрени, одна для литургии, а одна — для вечерни, и каждая разным цветом раскрашена, меценат. Первая, в которой с утра будут молиться...

Помыкевич. Девочки, всечестнейший.

Румега. Да, одни девочки, меценат.

Помыкевич. Такие стройные, курносенькие, пышно- губые...

Румега. Хе-хе-хе! Такие курносенькие, пышногубые...

Помыкевич. Такие же, как Леся?

Румега. Точно такие же, как Леся, стройные и пышно­губые.

Помыкевич. А не приходило ли вам когда-нибудь на ум, отче, что вы тогда уж не сможете тешиться счастьем этих стройных и пышногубых?..

Румега. Да. Я тогда уже буду...

Помыкевич. А не луч-ч-чше ли было бы вам сейчас же осчастливить одну сироту, вот такую стройную, пышногубую и вместе с ней радоваться ее счастью, отче?

Румега. А-а, панна Леся не имела бы ничего против этого?

Помыкевич. Против своего счастья, отче?

Румега. Вы думаете? Ну да, против...

Помыкевич. Против вашей опеки, отче?

Румега. Вот, вот, против моей опеки...

Помыкевич. Руч-ч-чаюсь вам, отче, что Леся не только будет благодарна, но и...

Румега. Но...

Помыкевич. Но и сумеет доказать, что ее сердце не останется безразличным к проявлению такого благородства.

Румега. Вы знаете... это действительно интересная, очень даже интересная мысль. Тем паче, что она тоже украинка.

Помыкевич, Сознательная, идейная украинка, отче...

Румега. Вы знаете... Я подумаю.

Я буду у вас на обеде!

Встал. Входит Помыкевичева, в дверях из-за ее спины выгляды­вают Пыпця и Рыпця, но она останавливает их, и они исчезают.

Помыкевич. А вот и моя жена.

Помыкевичева. Добрый день, отче.

Помыкевич. Милена, в воскресенье у нас большой обед, на котором мы выразим свой протест против красного террора. Я надеюсь, что и отец Румега окажет нам честь. ,

Помыкевичева. Просим заранее принять благодар­ность за честь, оказанную нам.

Румега. Могу лишь выразить вам, пани, свое признание и искреннюю радость по поводу того, что смогу быть вашим Гостем.

Помыкевич. Я глубоко тронут и благодарю вас, все-ч-ч-честнейший, что, несмотря на тяжелый недуг и огромную депутатскую работу, вы все же находите время и возможность посетить нас.

Румега. Это особенно понятно тому, кто накануне дале­кого путешествия хочет утешить еще очи и сердце свое такой необыкновенной, примерной любовью супругов.

Помыкевич. Это заслуга моей дорогой жены. Помыкевичева. И непостижимого в величии своей любви сердца моего мужа...

Румега. Потому мне остается только благословить вас во имя наисладчайшего сердца, во имя народа украинского и за­явить вам, уважаемые господа, что, не будучи сам себе врагом, я не могу отказаться от вашего приглашения. А пока что целую руки. (Целует руки.)

Помыкевичева. Привет вашей жене, отец... Помыкевич. Поклон жене, отче...

Румега. Благодарю, весьма благодарю. (Помыкевичу.) Буду у вас на обеде, меценат. (Выходит.)

Помыкевич его провожает, Милена выходит налево. Через минуту возвращается меценат, потом с правой стороны входит Рыпця.

Рыпця. Позвольте, господин меценат, по долгу службы спросить вас, когда будет протест — перед обедом или после него?

Помыкевич. Вы, господин Рыпця, забыли, что вы жур­налист из вражеского лагеря.

Рыпця (осматриваясь). Господин меценат, я тоже украи­нец, и я, если когда нужно будет... До или после обеда?

Помыкевич. Национальные обязанности мы ставим превыше всего.

Рыпця. Воспользуемся, господин меценат, любезным приглашением на обед, но при этом заявим, что из-за принципиальных взглядов опоздаем на него. Мое почтение! Помыкевич. Дай боже!

Рыпця выходит. Помыкевич закуривает сигару, как вдруг мимо него пробегает Пыпця и исчезает у выхода. Помыкевич обжигает спичкой пальцы.

Ч-ч-черт...

Гостиная Помыкевичей. Слева, из столовой доносится шум голосов и аплодисменты. Возле двери в столовую стоят Рыпця и Пыпця. Они подсматривают сквозь щель.