Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Рыпця. Уже? Но позвольте! (Заглядывает.) Правильно! Ага! Суп а-ля Жульен. Видите розовый пар? Он за двадцать шагов в ноздри бьет.

Пыпця. Неужели это наш борщ надднепрянский!..

Рыпця. Какой все-таки вы невежда! И по запаху не можете узнать европейского супа? Понюхайте только! Браво! Все на месте. Есть кольраби, петрушка, морковь, не говоря уже о зеленом горошке, цветной капусте, жареном луке! Только мясо — телятина! Вот испортили!

Пыпця. Эх, положили бы туда нашего кременецкого сала... Вот тогда бы был суп, так суп!..

Рыпця. У нас в главном штабе галицийской армии в суп обязательно еще и печеных раков добавляли, а мой приятель генерал Машкарек никогда не станет есть суп, если в нем нет индюшки.

Пыпця. Гм! Генерал, говорите?..

Рыпця. Наш друг и товарищ, бывало, идет спать — даже богу не помолится.

Пыпця. Кому говорите?

Рыпця. Богу...

Пыпця. Вот и выходит — вы тут «б» с большой буквы произносите. А ведь так нельзя. Дорогой товарищ и приятель! Подход у вас к богу сугубо оппортунистический. Не знаю, что с вами будет, дорогой товарищ и приятель!

Рыпця. Товарищ! Я же... У меня никогда и в мыслях не было «Бог» через большое «б» произносить. Вы послушайте еще раз.

Пыпця. А ну, попробуйте!

Рыпця. Б-б-богу...

Пыпця. И все-таки никак оно у вас не получается... Вот...

Рыпця. Б-б-б-б... Товарищ, а не думаете ли вы тем време­нем, что не дай б-б-б... суп остынет?

Пыпця. А мы посмотрим. Идет пар — значит, не остыл еще. Вот!

Помыкевичева. Господа...

Рыпця. Мы считали нужным по идейным соображениям опоздать, милостивая пани.

Пыпця. Разумеется, только в знак протеста, как на акт явно контрреволюционный, дорогая приятельница и товарищ!

Помыкевичева. Жалею, что я не могла пойти по вашим следам. Каждая минута в таком обществе — это мука, это невыразимая мука!..

Рыпця. Мы их знаем, милостивая пани. Самые настоящие мещанские, филистерские души.

Пыпця. О! А еще протестуют!

Помыкевичева. Друзья детей! Словно бы мало во всем мире кричит этих существ... краснокожих... Брр!

Рыпця. Да где там им мечтать о прогрессе!

Пыпця. Логово, одним словом, оппортунистическое, сугубо романтическое.

Помыкевичева. Каждый из них как будто не знает, не предполагает, что у человека есть сердце, что оно страдает, мучается как бескрылая канарейка... Господин Рыпця! Когда войдете, попросите, будьте добры, Дзуня! Скажите — на нес­колько слов!

Рыпця. Скажу, хотя не знаю... Дзуня ведь сидит с Лесей, а как говорит Вейнингер в своем гениаль...

Помыкевичева. Господин Рыпця, попросите сюда Дзуня!

Пыпця. Вы слышали, кажется, дорогой товарищ и при­ятель?

Рыпця. Что, пана Дзуня? С большой радостью готов услужить милостивой пани. (Выходит.)

Пыпця. Он еще саботирует, такой невыдержанный...

Помыкевичева. Не способен даже понять, что тем временем остынет суп...

Пыпця. Да еще и Дзуня забыл позвать.(Бежит в сто­ловую, в дверях встречается с Дзунем.)

Дзуня. «Не питай, чого в мене заплакані очі. Вы меня звали, пани?

Помыкевичева. Да, я вас звала. А вы недовольны?

Дзуня. Потому ли, что я могу, наконец, побыть лишнюю минуту с глазу на глаз с моим единственным счастьем?

Помыкевичева. Господин Дзуня, сегодня я имела возможность убедиться в том, что нельзя измерять ваши чувства красотой ваших слов...

Дзуня. Как же я должен благодарить вас, пани, за такую' веру в безграничность моей к вам любви?

Помыкевичева. Пора вам сбросить маску!

Дзуня. Я должен вырвать и сердце!

Помыкевичева. Вместе с Лесей?..

Дзуня. Леся — девочка очень скромная, чтобы могла мечтать занять когда-нибудь ваше место, пани.

Помыкевичева. В вашем обществе она, пожалуй, быстро перестанет скромничать.

Дзуня. Если бы, находясь со мною, она знала мои мысли, то, наверное, от жалости заплакала бы над моей несчастной любовью. А вы эту любовь ежедневно топчете, пани...

Помыкевичева. Сегодня за столом она не только не плакала, но и чувствовала себя словно на седьмом небе...

Дзуня. Это главным образом благодаря всечестнейшему, пани.

Помыкевичева. И этот старый тюфяк должен стать вашим соперником?

Дзуня. К сожалению. Я ведь, сами понимаете, не могу проявить такого величия души и христианского милосердия, как отец Румега.

Помыкевичева. Вы что? Разыгрываете из себя апос­тола?

Дзуня. Нет, пани. Я хочу совсем немного, я хочу хотя бы один раз в жизни сделать добрый поступок. Словно одержи­мые мы бросаемся в водоворот жизни, и нашим знаменем стало: «Слава и богатство!» Видя перед собой наши каждодневные земные заботы, мы все дальше убегаем от идеала человека, а когда наступит старость, мы уже не в состоянии даже восклик­нуть: «Господи! Я жив!» И потому,— потому я решил помочь в счастье хотя бы одному-единственному человеку, иначе не будет покоя моей душе.

Помыкевичева. Извини, Дзуня... Это очень благородно и необычно!..

Дзуня. Нет, Милли, это только обязанность каждого сознательного человека, украинца, в ком еще не погасло то человеческое, прекрасное, таинственное и непонятное...

Помыкевичева. Извини, Дзуня... Сегодня так легко ошибиться в человеке.

Дзуня. Может быть, вы и во мне разочаруетесь, дорогая моя Милли...

Помыкевичева. Никогда, Дзуня, потому что тогда мне оставалось бы одно — покинуть этот мир...

Дзуня. Тогда и я полетел бы по твоим следам, Милли!..

Помыкевичева. Да? В таком случае теперь я на все готова. (Целует его.)

Дзуня. Милли, кто-нибудь войдет. Это неосторожно, Милли.

Помыкевичева. Для тебя я на все готова. (Целует его.)

Дзуня. Когда-нибудь я напомню тебе твои слова, а теперь, теперь, Милли, нужно кончить начатое дело.

Помыкевичева. Дзуня. Ты видишь? Мне стыдно...

Дзуня. И мне стыдно смотреть в твои чистые, невинные глаза и потому иду заканчивать дело, после чего буду иметь право смелее смотреть тебе в глаза...

Помыкевичева. Могу ли я знать, что именно ты за­думал?

Дзуня. Ты должна знать, Милли. Отец Румега может одним росчерком пера поднять человека со дна на недосягаемую высоту. Как бездетному, ему остается лишь одно — помочь какому-нибудь несчастному при случае...

Помыкевичева. Это кому, Дзуня?

Дзуня. Нашей скромной секретарше.

Помыкевичева. Лесе?

Дзуня. Потому что она сиротка, а в глазах людей худшая из худших, потому что у нее туфли и платье в заплатах...

Помыкевичева. Делай, как знаешь, Дзуня. Я верю глубоко в святость и необычность твоих чувств...

хотя и беспокоит меня это белье... (Лесе.) Панна Леся, если вы способны постигнуть всю красоту и величие человеческой души, то вы должны молиться на этого человека.