Михаил Соколов - Грозное лето

И вот перед ним была уже взрослая, вполне сложившаяся девица — воспитанница самого аристократического заведения России. Какая судьба могла бы ожидать ее, будь она рождена законно, как все другие? Все двери общества самого изысканного были бы открыты перед ней, и любой молодой человек почел бы за счастье стать с ней под венец. Но…

Но не было у нее отца-матери, законом названных, и считается она доселе сиротой круглой, созданной господом богом на горе и одиночество. Бесприданница-баронесса. Родная дочь одной из Корф, отринутая всеми Корфами и воспитанная им, Сухомлиновым.

Вот почему он, войдя в кабинет с нею и закрыв его поплотней, сказал, совсем расчувствовавшись:

— Выросла. Возмужала. Красавицей стала. А давно ли… По Киеву, помнишь, ездили с тобой на лихачах? Владимирскую горку смотрели…

— Помню, ваше высокопревосходительство; все помню и благодарна буду всю жизнь, — отвечала Мария и вновь сделала реверанс.

— Ну, ну, к чему же так официально, мой друг? Мы с тобой — не чужие люди, — продолжал ворковать Сухомлинов, усаживая ее в глубокое кожаное кресло, а сам думал: «Встала бы покойница, посмотрела бы на это тайное сокровище Корфов. Не уступит любой петербургской красавице… А будет ли счастлива — бог знает. За штабс-капитаном Бугровым не будет, у него мозги повернуты набекрень. Впрочем, а почему бы мне не поставить их на место и не сделать два хороших дела: исправить Николая и определить Марию? Тем более что и папаша его о том же хлопочет и готов не пожалеть миллионов ради того, чтобы он вернулся на круги своя семейные и деловые…» И спросил: — Ну-с, докладывай, коль ты уже — военный человек, что там у тебя стряслось и о чем с тобой благоволила говорить государыня.

Мария испуганно спросила:

— Вы уже знаете? Вы все знаете?

Сухомлинов не торопился отвечать, а придвинул второе кресло, потом принес стакан сельтерской и успокаивающим баском сказал:

— Выпей сначала и успокойся. Я кое-что лишь слышал и хочу послушать тебя.

Мария отпила глоток сельтерской, оправила белый передник, настороженно бросила на Сухомлинова пугливый, быстрый взгляд. «Что говорить, с чего начинать? С Надежды и ее кумира Распутина? Или вовсе не говорить об этом? Если дядя все знает — говорить не о чем. Если знает только о том, что со мной прогуливалась государыня… Нет, Вырубова наверное же обо всем уже доложила. Боже, с чего мне начать?» — думала она, опустив голову.

Сухомлинов отнес стакан и поставил его на небольшой столик в углу кабинета, посмотрел на свои золотые часы, достав их из карманчика гусарских брюк, и сел в кресло напротив Марии. Он понимал: Мария что-то натворила такое, что Вырубова напомнила ему о монастыре для нее, но что именно? И так уж следует прислушиваться к Вырубовой? Для нее вполне хватает и других, готовых ползать перед ней на коленях, в том числе и министров или будущих министров.

Мысли его прервала Мария: твердо, нетерпеливо она сказала:

— Ваше высокопревосходительство, мобилизуйте меня куда-нибудь на театр военных действий, подальше от этого отвратительного Петербурга, от этих сомнительных богоугодниц-прелюбодеек, от всяческих послушниц и поклонниц святым старцам-шарлатанам. Я не могу, я не в силах более здесь жить и наблюдать за всей этой гадостью и плотской мерзостью, наконец, неприкрытым развратом. Умоляю вас…

Сухомлинов задумался. Однако его воспитанница берет весьма круто, значит, что-то действительно натворила-наделала. Но Вырубова ничего определенного не говорила, а всего лишь попеняла ему за то, что Мария не представилась ей. Однако, как бы между прочим, спросила:

— Правда ли, что ваша племянница любит ходить на богомолье и намеревается посетить одну из женских обителей? Жаль, что я не могу разделить ее в высшей степени достойного рвения. Но я преисполнена готовности оказать ей в сем богоугодном промысле должное содействие. И не только я. Ваша племянница произвела весьма выгодное впечатление на государыню, которая соблаговолила прогуливаться с нею по парку.

Сухомлинову не надо было расшифровывать, что все это значило: Мария произвела на государыню столь «выгодное» впечатление, что дело может кончиться монастырем. Но что она могла наболтать такое, эта своенравная упрямица, Мария, и неужели она начисто забыла все, чему ее учили в Смольном? Ведь княгиня Вера Васильевна Голицына говорила, что Мария — лучшая ее воспитанница, и вот сюрприз: Вырубова рекомендует сплавить ее подальше от столицы.

И Сухомлинов решил разом отрезать Вырубовой все пути и ответил:

— Ни в какую обитель моя родственница не собирается идти, достопочтенная Анна Александровна. На театр военных действий она намеревается ехать, уходу за ранеными решила посвятить свои скромные познания, а сие — куда рискованней, чем сидение за каменной стеной святой обители. Что касается ее неучтивости, — позвольте мне поговорить с ней по-родственному, а вам принести извинения самые сердечные за ее маленькую провинность, — подчеркнул он слово «маленькую».

Нет, не так легко было провести Сухомлинова, и Вырубова поняла это и мягко сказала в телефон:

— А вы находчивый, милый Владимир Александрович, и я рада, что вы придумали такой, в высшей степени благородный, поступок своенравной родственнице. Любите вы своих красавиц — Екатерину Викторовну, Марию, я им искренне завидую.

Сухомлинов мысленно сказал: «Выкусила, уважаемая? То-то. С Сухомлиновым шутки изволили шутить. Эка умница!», однако произнес самым сладким голоском:

— Побойтесь бога, милейшая Анна Александровна. А кто сказал, что именно вы «украли сердце» у одного всеми нами высокочтимого человека и нашего друга?

Намек был прозрачным, и Вырубовой ничего не оставалось, как ответить тем же:

— Вы решили сделать мне комплимент, милый Владимир Александрович. Я благодарю вас за ваши слова в мой адрес и в адрес нашего общего друга. И теперь я еще более уверена, что моя просьба к вам не останется без последствий. О несчастном чаде нашего друга.

— Все будет в отменном порядке и виде, милейшая Анна Александровна, — заверил Сухомлинов.

— Благодарю вас. Я прощаюсь и желаю вам всего самого лучшего, Владимир Александрович. И передавайте мое самое искреннее уважение глубокоуважаемой Екатерине Викторовне.

— Благодарю сердечно, непременно передам, — ответил Сухомлинов, а когда положил трубку телефона на место и дал отбой, сказал: — Вот так, милейшая Анна Александровна. Будете болтать о монастыре для близких мне людей, загудит сынок вашего кумира — конокрада и хлыста к тому же — под немецкие пули. Это я обещаю вам твердо, милейшая. Тут даже Родзянко меня поддержит и скажет спасибо. — И, позвонив секретарю, попросил его, когда тот вошел в кабинет: — Зотимов, голубчик, разыщите мою племянницу. Возьмите мой мотор и привезите ее сюда, в министерство. Совсем запропастилась и глаз не показывает. Баронессу Марию, к коей, помнится, вы были неравнодушны.