Михаил Соколов - Грозное лето

И он сказал:

— Я слушаю тебя, отец. Только прошу тебя: не витийствуй особенно и не колеси, как Сазонов, вокруг да около, а говори прямо: чем я обязан и что ты хочешь от меня?

— Скажу, не торопись, — уставшим голосом, как больной, ответил Бугров-отец и немного помолчал.

Понимал он, ненавидит его сын лютой ненавистью и слушает лишь приличия ради, потому что поодаль гуляли офицеры и посматривали в их, Бугровых, сторону с любопытством и уважением, и ссориться на людях было не очень достойно офицера. Да и он, отец, не горел особенным желанием разговаривать с сыном и унижаться на старости лет, но жена, дочь и даже зять, муж дочери, так насели на него в последнее время, что он сдался и обещал сделать все, чтобы восстановить семью. И действительно, кое-что уже сделал: купил дом, купил службу для сына, выписал чек Вырубовой на двадцать тысяч рублей в дар лазарету за сохраненную сыну руку и получил заверение Вырубовой, что она позвонит кому следует и поможет в определении штабс-капитана Бугрова на службу здесь, в Петербурге. Но…

— Но, — задумчиво и беспокойно сказала Анна Александровна, — но у него — роман с сестрой милосердия Марией, которая, как мне сообщил Владимир Александрович, дядя ее, рвется на театр военных действий и конечно же увлечет за собой и нашего с вами подопечного, штабс-капитана. Хотя, по совести говоря, она не очень достойная партия ему: ее так великодушно обласкала государыня, случайно встретив в парке, а она, негодница, вела себя до этого крайне неподобающе к имени высокоуважаемых государыней и всеми нами людей. Мне казалось, что ей не на театр военных действий потребно ехать, а куда-нибудь на богомолье отправиться следовало бы.

Бугров-старший был удивлен: фрейлина государыни снисходит до таких, в сущности, мелочей? Ему неведомо было, что Вырубова сама стала оказывать его сыну знаки внимания и более всех была заинтересована в том, чтобы далеко от себя его не отпускать, и тотчас согласился:

— Условились, достопочтенная Анна Александровна. Со своей стороны я сделаю все, что в таких случаях подобает делать родителю. И позвольте мне, сермяжному, выразить вам за столь ревностное участие в судьбе моего неблагодарного отпрыска мою глубочайшую признательность… На потребы вашего высокочтимого учреждения, носящего имя преосвященного Серафима.

И подписал еще один чек, на этот раз — на десять тысяч.

Поэтому сейчас он и спросил у Бугрова-сына в первую очередь:

— Сестра твоя, Анна, говорила как-то мне, что у тебя — роман с некоей Марией, не то баронессой, не то такой же дворянкой, как и ты?

— Правда. Но не роман, отец, а нечто большее, — ответил Бугров-младший.

— А она любит тебя по-настоящему или так, барской прихоти ради, строит тебе глазки, извини?

Бугров-сын недовольно заметил:

— Прекратим об этом, отец. Я не желаю, чтобы ты вмешивался в мою интимную жизнь.

Бугров-отец исподлобья бросил мрачный взгляд на офицеров и спросил:

— Разве это лишь твоя жизнь, коль сия девица и будущая моя невестка изволила весьма неблаговидно вести себя в лазарете фрейлины государыни и непристойно выражалась по адресу уважаемых самой государыней людей? Зачем нам, Бугровым, нужна такая невестка, а тебе — супруга? Мало у тебя своих неприятностей? Или у меня?

Штабс-капитан Бугров все понял. «Надежда наболтала. Или сама фрейлина? Далеко родитель пробрался, к Вырубовой, что сделать не так-то легко и просто. Значит, купил и эту дорожку. Крепка хватка деда: покупать все, даже господа бога, если обстоятельства требуют, как говаривал дед», — подумал он и негромко произнес:

— Отец, мы не сможем продолжать подобный разговор. На нас обращают внимание мои друзья офицеры и конечно же пристанут с расспросами.

— А ты и расскажи, о чем мы беседуем.

— Если я расскажу, чем тебе не понравилась Мария, — поверь, все офицеры, которых ты видишь, одобрят ее поступок и осудят тебя. Так что будет куда благоразумнее, если мы на этом и закончим нашу затянувшуюся беседу. Извини, но, честное слово, я не могу более ничего сказать тебе доброго, — сдержанно сказал Бугров-младший. И неожиданно добавил: — Мария говорила о некоем хлыще и святом черте совершенно справедливые слова.

Бугров-старший испуганно спросил:

— О… О том самом…

— О нем, отец.

— Да, но Анна Александровна… Неужели она… О, черт, я сойду с ума, — с искренним огорчением и разочарованием произнес Бугров-родитель и некоторое время молчал в глубокой задумчивости и тревоге.

Вот уж кого он ненавидел всей душой — Распутина, — и считал его исчадием ада, и не раз возмущался: грязный мужик — возле трона! Можно ли придумать больший позор в истории государства Российского? Вряд ли. Он так и сказал великому князю Николаю Николаевичу, когда тот, проездом на Дон, останавливался на несколько минут в Харькове:

— Ваше императорское высочество, сделайте все возможное, чтобы изгнать Гришку Распутина из Петербурга. Это же — истинный позор нашей великой империи и монаршего трона.

Сказал, когда преподносил хлеб-соль, на виду у всего цвета промышленников юга России, владельцев заводов и рудников, да еще на виду помещиков, которые согласно кивали головами каждому его слову.

Николай Николаевич тогда только нахмурил черные брови, принял хлеб-соль и прикоснулся к роскошному караваю сухими, маленькими губами и ответил грохочущим басом:

— Я передам его величеству вашу, господа, просьбу при первой же возможности. Что касается меня, то я когда-то пригласил Гришку для лечения моей охотничьей собаки, а ныне я его повесил бы с удовольствием… Благодарю за хлеб-соль.

Бугров-старший сказал это на вокзале, а дома потом многие дни думал: дойдет или нет все это до царя, до царицы? А если дойдет? С великого князя что возьмешь? Дядя царя все может, а что может он, заводчик Бугров, хоть в банках у него и лежит несколько миллионов? Но время пощадило его. Более того: царь вскоре после этого пожаловал ему за преуспевание на ниве отечественной промышленности почетного дворянина. Великий князь устроил? Бог его знает.

И Бугров-старший решил: а не пора ли заменить Харьков — Санкт-Петербургом? Сыну еще жить и жить, образовался, стал и инженером, и ученым артиллеристом, и пора обрести семью и осесть в столице покрепче. Но трудно теперь сделать это — и приходится упрашивать стервеца.

Сейчас Бугров-старший делал первую попытку сделать это и говорил возможно сердечней, по-семейному:

— Вот что, сын: оставайся в Петербурге. Ты уже достаточно доказал верность престолу, отечеству и государству и кровью своей заслужил почетного Георгия, с чем, извини, запоздало и поздравляю. Наша армия ведет ожесточенные сражения с противником при Сольдау, и пусть теперь другие послужат и докажут, на что способны. Тебе приготовлено будет, как только генерал Кузьмин-Караваев возвратится из Тулы, надлежащее место в Главном артиллерийском управлении. С кем надлежит — я уже условился…