Михаил Соколов - Грозное лето

Андрей Листов записывал, а Александр продолжал допрос:

— Каковы планы вашего командования на правом фланге генерала Шольца, в районе Сольдау — Лаутенбурга?

Лейтенант не хотел говорить всего и ответил как бы неуверенно:

— Я всего лишь — лейтенант и командир отряда, герр штабс-капитан. Откуда мне знать, о чем думает ставка или штаб? Я лишь знаю, что генерал фон Шольц испытывает затруднение…

— Это мы знаем. Отвечайте на мои вопросы и не виляйте. Смею вас уверить, что виляние ничего хорошего вам не сулит.

Лейтенант подумал немного, попросил закурить, а когда Александр дал ему папиросу и зажег спичку, лейтенант не мог прикурить — руки дрожали.

Александр подумал: «Знает, бестия, все, но не хочет говорить. Отправить его в штаб армии? Или к Крымову? Тому он скажет все, что следует», — и сказал теряя терпение:

— Лейтенант, у меня нет времени ждать вашего ответа, и я вынужден буду передать вас поручику, который настиг вас. Или говорите, или…

И лейтенант ответил:

— Хорошо, господин штабс-капитан, но прошу вас, не выдавайте моей фамилии. Иначе меня расстреляют свои. И даже за то, что не расстреляли вы.

— Ваша фамилия будет стоять под протоколом допроса, таков порядок. И вас уже не расстреляют, так как война для вас кончилась и начался плен.

Лейтенант сделал несколько затяжек, помял папиросу, дунул на нее, якобы сбивая пепел, которого еще и не было, и ответил:

— Хорошо, господа офицеры, я скажу вам нечто, чего ваша разведка не добудет никогда…

И начал говорить — негромко, чтобы не слышали уланы.

В это время где-то часто и тревожно застрочила сорока.

Андрей Листов поднял глаза и увидел ее на самой макушке какого-то сухого дерева.

А в небе увидел немецкий аэроплан…

В штаб фронта, в Белосток, Александр Орлов прибыл во второй половине дня.

Белосток был городком небольшим и тесным, с кирпичными домами в один-два этажа, с островерхими костелами и одной русской церковью, и мало чем отличался от уездных городов России, и был такой же пыльный, так что чистить сапоги не было и смысла. Однако Александр начистил свои сапоги до блеска и направился в бывшие полковые казармы, где находился штаб фронта.

Улочки города были забиты подводами, двигались они черепашьим шагом, мешали друг другу, а шум и крики кучеривших солдат, сидевших на них и стоявших на ящиках, на мешках с мукой, был такой, что даже звуков клаксона горластого автомобиля Крымова, на котором Александр приехал по милостивому разрешению его хозяина, и того не было слышно, и приходилось то и дело останавливаться и ждать, пока можно будет проскользнуть среди этого столпотворения на следующую улицу.

При одной из очередных остановок Александр спросил у ближнего ездового — немолодого белявого солдата в лихо сдвинутой набекрень фуражке-бескозырке, стоявшего на бричке с ящиками и бесполезно дергавшего вожжи, так как ехать быстрее было невозможно:

— Что везете, служивый, и куда?

— Снаряды, ваша благородь, да патроны, и еще мучицу. В какую-то Ломжу, только нагрузились и вот еще тащимся по этим пескам, как улитки, эва к концу войны поспеем к Самсонова армии. А вы откель будете, ваша благородь, как не секрет?

Александр подумал: «В Ломжу ехать куда более удобнее и ближе было бы с линии Белосток — Остроленка. Какой дурак придумал везти снаряды отсюда?» И ответил:

— Я — от Самсонова еду.

Солдат обрадовался, будто земляка увидел, придержал лошадей, которые и без того еле плелись, и оживленно спросил:

— От самой Самсонова армии? Как там управляются наши солдатушки с тем антихристом, с пруссаком? Бают, что наши солдатушки весь провиант съели, пока добирались до германца, а мы вишь?

Толчемся тут и уже пылью взялись, да еще эта жарища — не шибко разгонишься.

— Спасибо, родные, что хоть так, да едете. У нас действительно уже до сухарей дошло, так что торопитесь, бога ради, — сказал Александр.

Солдат крикнул своим дружкам, что были на соседних подводах:

— Фрол, Афанасий, Митрий, шумните там, какие попереди, чтоб шибчей погоняли! У Самсоновых солдатушек и сухарей уже нетути! — И, хлестнув лошадей куцым кнутом, крикнул: — Но-о, родимые, поднатужьтесь, сивки-бурки, поспешать надоть. Одними штыками германца к земле не пришьешь, милаи…

Александр пропустил мимо себя подводы и подумал: «Отсюда до нас — четыре перехода. Когда же они доберутся до корпусов, не говоря уже о дивизиях, о полках или об артиллерийских дивизионах? Эх, дела тыловые! Одно несчастье, если не больше».

Штаб-квартира главнокомандующего фронтом находилась в казармах стоявшего здесь до войны пехотного полка, в глубине просторного двора и в стороне от забитых сейчас повозками улиц, песчаных и истерзанных до крайности. В дальнем левом углу двора был рубленый домик, а у коновязи стояло несколько лошадей с торбами на мордах да санитарная двуколка. Из раскрытых окон рубленого домика неслись бравурные звуки граммофона и голоса не то пьяных, не то развеселых любителей такой музыки. Граммофон наигрывал марш: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам», а голоса пели:

Во дворе было много офицеров, видимо связных, некоторые из них хлопотали возле лошадей у коновязи, что-то наказывали денщикам, другие — стояли группками, о чем-то говорили и то и дело громко смеялись.

Александр мало кого знал и, козырнув, направился в здание штаба, перечитал едва ли не все таблички на дверях и, открыв дверь в приемную главнокомандующего, остановился на пороге.

В просторной комнате за столами сидело трое незнакомых офицеров — молчаливых и важных или сосредоточенных до предела, одетых с иголочки, с подчерненными усиками, и не обращали внимания, кажется, на весь белый свет, а не только на вошедшего незнакомого офицера.

В комнате слышался мерный, тихий шелест бумаг, скрипели перья и была прямо-таки торжественная тишина, и лишь звуки граммофона неслись со двора и голоса резвые, хмельные, нарушавшие эту величавую тишину, однако офицеры не обращали на это никакого внимания и делали свое дело, словно священнодействовали.

Александр подошел к самому большому столу, стоявшему невдалеке от массивной дубовой двери, окаймленной со всех сторон тяжелой бархатной портьерой, и отрекомендовался:

— Штабс-капитан Орлов, прибыл от командующего второй армией при пакете на имя главнокомандующего. Прошу доложить его высокопревосходительству.

И только теперь все подняли головы, удивленно посмотрели на гостя, вопросительно — на адъютанта главнокомандующего, капитана с черными усами и блестевшей, приглаженной, словно утюгом, русой головой.