Иван Истомин - Живун

— Зачем нам друг на дружку смотреть? Ты лучше смотри на стены. Почему у Лаптандеров стены белые, а у нас нет? — недовольно заговорила Хадане.

Старик пояснил, что у тех дом сперва глиной промазали, потом побелили.

— А почему у нас так не сделали? — лицо старухи начало мрачнеть.

— Наверное, не успели, так я думаю.

— Коли не успели, зачем торопят в дом переходить? Мы что, хуже Лаптандеров? У них вон как хорошо, везде бело, а у нас что? Пусть тоже так наш дом сделают, тогда и перейдем.

Ямай забеспокоился:

— Ну, опять заворчала. Я же говорю, нельзя ворчать, нельзя ругаться. Первый раз ты сюда зашла. Вон лучше гляди в окно. Ой как хорошо — все видно! Улицу, дома видно, тундру видно, все видно!

С шумом отодвигая табуретки, оба поднялись на ноги, подошли к окну.

— Смотри, — продолжал старик. — Кто-то тес везет. Ах, как хорошо! Кто пройдет или проедет, все видно. Когда наш внук плакать будет, возьмем его на руки, к окошку поднесем, скажем: «Во-он, гляди, та-ля-ля-ля!» Он посмотрит и плакать перестанет.

— Молчи, не болтай зря, — строго заметила жена. — Пойдем посмотрим другую комнату.

Шурша одеждой, пошли в другую половину дома. Там кроме стола и табуреток оказалась за печкой у стены широкая деревянная кровать, покрашенная, как и у Лаптандеров, охрой.

— Ха, даже кровать для нас приготовлена! — весело воскликнул Ямай и тут же растянулся на ней, чтоб померить, не коротка ли.

— Совсем как маленький! — опять сердито заметила жена.

— Померить надо. — Ямай поднялся, сел и опять принялся хвалить обстановку комнаты.

Вскоре в сенях послышался разговор, а затем отворилась дверь и вошли Алет с председателем колхоза Тэтаком Вануйто. Оба в малицах и валенках.

— Ага, старики здесь, — не то удивленно, не то радостно сказал председатель и поздоровался с Ямаем и Хадане. — А ты говоришь, родители не хотят дом свой посмотреть. Видишь, они пришли!

— Пришли, оказывается, — заулыбался Алет.

— А я хотел было вселять сюда другую семью, — серьезно заметил председатель. — У нас план выполнять надо, а вы долго тянете.

Алет добавил:

— Да-да, верно, другим хотел отдать наш дом. Мы хлопотали, надеялись, а достанется не нам.

Хадане сердито уставилась на Тэтако Вануйто:

— Это как же так? Вот еще?! Наш сын бумагу писал, хорошее место выбрал, а ты другим отдаешь?

— Не выйдет, товарищ председатель! — твердо произнес Ямай. — Завтра же перейдем, так я думаю.

Алет облегченно вздохнул, просиял лицом, а мать как-то по-особенному взглянула на мужа и опустила глаза.

Вануйто весело предложил:

— Ну, коли такое дело, пусть дом ваш будет!..

Ямай со старухой весь вечер были одни. Сын ушел на заседание правления. Хадане сидела на корточках перед железной печкой и задумчиво глядела на жаркий огонь через прорези в дверце. Ямай лежал на постели, заложив руки за голову, тоже погруженный в думу.

— Да, что прошло — не воротишь, что пролито — не соберешь, — произнес он, глядя куда-то вверх. — Жизнь меняется, и человек меняется. Раньше что он знал? Голод знал, нищету знал, дымный чум знал, на богача оленщика день и ночь работал, шаманам верил. Ой как крепко верил! Думал, сильней шамана никого на свете нет! Человек темный был, совсем темный, неграмотный. Потом коммунисты, русский народ принесли в тундру советскую власть. Работающие люди в колхозы сошлись, на богачей работать и шаманам верить перестали. В чумах вместо дымных костров железные печки появились, ненцы грамоте учиться начали. Теперь кто помоложе прежнюю жизнь не знает. Алет кулаков и шаманов плохо помнит. В домах будут жить, про чумы забывать начнут, внуки наши в сказках только про чум прочитают. Так я думаю.

Старуха, не меняя позы, отозвалась:

— Ты вот тоже многое не помнишь, забывать стал. У забывчивого человека память, как хвост олений, коротка.

— А что?

— Когда по тундре кочевали, злых духов и болезней остерегались, то о сядэях помнили. Теперь в дом перейти собираемся, ты, видно, про них и не думаешь?

Ямай повернулся на бок и молча глядел на жену, о чем-то задумавшись.

— Ну, что молчишь? — заворчала Хадане. — Иди, пока сына нет, отнеси сядэев в дом, спрячь куда-нибудь получше.

Ямай, кряхтя, сел и, глядя вниз, стал чесать затылок.

Старуха сердито посмотрела на него.

— Тебе, видать, неохота идти, совсем разленился.

— Я не могу припомнить, где наши сядэи.

Ямай еще что-то хотел сказать, но жена, тяжело поднимаясь на ноги, затараторила:

— Вот еще! Он не знает, где священные сядэи! Ты совсем без ума стал.

— Ну зачем ты так раскричалась? — миролюбиво произнес старик. — Сядэи никуда не делись, я их подальше спрятал, чтоб злым людям на глаза не попались. Погоди, я сейчас припомню.

…Когда-то ненцы крепко верили в деревянных божков, похожих на грубо сделанные куклы без рук и ног. Они возили их с собой в особой «священной» нарте, которая на стойбищах всегда стояла позади чума. Этих божков — сядэев — часто «угощали»: мазали лица оленьей кровью, чтобы они помогали людям добывать счастье и удачу в жизни. Но, вступив в колхоз, старики все реже стали прибегать к сядэям за помощью, в последние годы прятали их от молодежи. Когда Ямая и его жену весной оставили на фактории, старик по настоянию жены положил сядэев в старую поломанную нарту, которую колхозные пастухи бросили на берегу речки. Старик подтащил ее к чуму, и она стала «священной нартой».

Как-то летом ребятишки, играя на берегу, забрались в нарту, нашли в ней деревянных кукол со следами высохшей крови и понесли купать их в речке. Ямай вовремя заметил пропажу и поспешил с руганью к детям, но озорные ребятишки бросили сядэев в речку и убежали от старика. Ямай с большим трудом достал из воды двух сядэев: божка своей старухи и божка сына. Третий сядэй — божок самого Ямая — уплыл. Старик долго следил за ним, пока быстрые струи Хале-Яха не вынесли сядэя в мутные волны Оби. Ямаю стало очень грустно. Ему казалось, что добрый дух-хранитель покинул его и теперь впереди только одни несчастья. Он рассказал жене о проделке детей, но о потере сядэя умолчал. Старуха отругала мужа за то, что он не наказал ребятишек, опасаясь, что от них теперь не будет покоя. Так оно и получилось: озорники почти каждый день стали заглядывать в эту нарту. Ямай взял сядэев из «священной» нарты, но принести их в чум не решался, чтоб старуха не обнаружила отсутствия одного божка. Он долго думал, куда бы их спрятать, и наконец сунул сядэев под нюк [5] Нюк — покрышка чума из оленьих шкур или бересты (летом). снаружи, с той стороны, где стояла «священная» нарта.

С тех пор Ямай забыл о деревянных божках. Хадане несколько раз напоминала, что надо сядэев «угостить» оленьей кровью. Ямай как-то пропускал это мимо ушей, да и свежей оленьей крови не было…