Иван Истомин - Живун

А Гриш всю дорогу думал о предложении Куш-Юра, перебирал в памяти их разговор. Роман, похоже, был раздосадован, что не согласился… С тем и отпустил Гриша, что тот подумает и приедет приниматься за новое дело. Расстались сдержанно.

Куш-Юр добра желает, в этом Гриш не сомневался. Энтузиастом его, Гриша, обзывает… Но ведь и сам больно пылок… Нет, очертя голову нечего лезть!.. Шутка в деле — над всеми мужиками за старшего. Всех на промысел снарядить, от всех улов принять. А как не заладится? Сколько ртов некормленных останется? Распроклятым будешь. Да и свое хозяйство, свои рты. Пранэ подряжать или как Вась делает? Нет уж…

А вообще-то что весна покажет… Не истает парма, как снег под солнцем, так и не придется входить в Госрыбу, истает — куда деваться…

Но скребло душу и другое.

Сам ведь тоскует — людей маловато. А тут подберется артелька мужиков на сто, кабы не больше. Сила!.. Это тоня, так тоня… Баржами улов возить, караванами. Мужики неводят, пареньки-подлетыши разделывают, соли — полные амбары, бочонкам — счета нет…

Думалось ему, нет милее дела, как песни заводить, людей забавлять представлениями, игрой на гармошке. Однако и большой промысел куда как интересно ставить. Достаток людям первее всего нужен.

Но Гриш одергивал себя: мало ли что помечтается. Ехал в Вотся-Горт — такие ли дивы дивные придумывались!

Захотят ли люди большими артелями неводить? Попадутся такие баламуты, как Мишка, что делать? Не привычны все сообща, приучать надо, сам Куш-Юр говорил. А он, Гриш, и троих не приучил… сто и подавно не приучить…

Зря, зря Куш-Юр на него надеется…

…О предложении Куш-Юра Гриш никому не сказал, скрыл даже от Еленни. Но не проходило дня, чтобы не примерялся в мыслях к новому делу так и этак… Что потерял бы он, прими предложение, что выиграл бы… Иногда ругал себя за нерешительность, медлительность, корил себя за излишнюю осмотрительность… Возможно, Куш-Юр и не вспоминает его, Гриша, другого кого подыскал: предупреждал ведь — думай недолго…

Время же летело быстрее птицы.

Пришел март. Солнце поднималось уже высоко над тайгой и не торопилось прятаться. В ясные дни снег слепил глаза. Мужики сделали себе маски из бересты с узкими прорезями для глаз… Дымчатых-то очков в ту пору не было. По-дедовски берегли зрение, по старинке…

Но, как всегда в эту пору, ясные дни перемежались с пасмурными, с метелями. Охотникам часто приходилось отсиживаться дома.

Чтобы избежать новых скандалов, которые могли вспыхнуть в любую минуту, в надежде как-то сблизить своих товарищей, примирить, Гриш затеял мастерить кринки и туески из липовых чурбаков.

— У нас липу редко встретишь, а возле Мужей — и вовсе не сыщешь. Мир-лавка за милую душу возьмет… Уголь дал нажиток, а это и подавно.

Только Сенька вызвался помогать Гришу.

Бедняга искал хоть какого-то утешения. Чуял, что недолга жизнь в Вотся-Горте. Слышал, Мишка с Гажа-Элем как-то говорили — до разлива… И опять он, Сенька, со своим выводком в нужду впадет… Да еще один малец добавится. Мишкин ли, его ли — есть-пить запросит, живая душа… За всю жизнь только год и пожил без заботушки о пропитании. Согласились бы мужики не ломать пармы, он изо всех сил старался бы. Так ведь не согласятся…

От страха за будущее Сенька жался поближе к Гришу, надеялся, что тот не кинет его на произвол. Сильный, добрый. Ругал в мыслях свою Парассю, ведь из-за нее весь разлад. Поганая!.. Но гневу своему Сенька не давал выхода: брюхо Парасси раздулось, еле носила. И ее жалел, и боялся — младенцу повредит…

Довольно скоро Сенька наловчился. Как и Гриш, он выбивал с помощью деревянной втулки сердцевину из чурок. Затем осторожно снимал дерево слой за слоем. Получались стенки толщиной в палец. Приделывал к кринкам дно, крепил их обручами из таловых прутьев… За работой как-то забывались горести…

Но мартовские метели не долго выли. Не долго длилась и работа.

Еще ярче засияло солнце. Поднималось выше и выше по небосклону. Еще ослепительнее сверкала земля, покрытая иссиня-белым снегом. Мужики снова становились на лыжи, надевали берестяные очки и спешили в тайгу, на промысел.

…Нигде так не ждут весны, как на Севере. Долгая, суровая зима изнуряет. В буранные дни Елення без конца вздыхала:

— Скорей бы уж весна-то наступила, а то пуржит, аж на душе муторно.

И вот было радости, когда однажды Илька в тихий день, посиживая на крылечке, вдруг увидел летящую ворону.

— Ворона, ворона! — взвизгнул он радостно.

Ребятишки, резвившиеся во дворе, подхватили его крик. Все задрали головы, каждый показывал рукой вверх, перебивая друг дружку:

— Вон она, ворона! Ворона прилетела! Кар-р! Кар-р!

Услышав шум, выскочили из изб женщины. Увидели на березе черную птицу. Обрадовались не меньше детишек:

— Вот и дождались весны! Не зря сегодня Ворна-хат. [18] Ворна-хат — вороний день, праздник благовещения, совпадающий обычно с прилетом ворон ( хантыйск. ).

Ворона — первый вестник весны на Севере.

А недели через две, когда кое-где по берегам проток и рек завиднелись проталины, прилетели и снегири-пуночки. Они кружились стайками, рассыпая в весеннем воздухе звонкие трели, и в поисках корма садились на проталины, на выпуклую, как сдобная буханка, дворовую печь, освобожденную от наледей ветром и солнцем. Вот стало радости детям! Ловля снегирей — любимое занятие маленьких северян. Да и не только маленьких. Мужчины порой тоже увлекаются охотой на этих птичек. У них нежное и жирное мясо.

По тающему снегу стало трудно таскать лыжи. Промысел в тайге кончился. Взрослые вместе с ребятишками занялись охотой на снегирей. Один Мишка не принимал участия в ловле. Он упорно уходил по утрам на промысел, хотя возвращался всегда с пустыми руками.

Ловили снегирей небольшими петельками из конского волоса, нанизанными на крепкую нитку. Растягивали нитки с петельками на проталинах, рядом для приманки сыпали крошки хлеба или зерно. Ловились птички хорошо. Особенно в пасмурные со снежком дни, когда все вокруг затянуто белой пеленой и лишь проталинки темнели. К ним-то и манило снегирей…

К Пасхе охотники запасли по сотне, а то и больше на семью. До конца поста их хранили в ледничке вместе с остатком мяса забитых ранее телят и быка.

Разговенье ожидалось не скудное. Гажа-Эль с Гришем вздумали даже сготовить самогон и принялись ладить аппарат.

Один Мишка держался особняком. С приходом весны он стал еще сумрачнее, еще крепче полюбил одиночество, почти каждый день уходил в тайгу. От мрачных предчувствий ли, от солнца ли, но потемнел он до черноты. Когда Мишка не ходил в тайгу, он возился в конюшне. Словно знал, что кони его выручат в трудную минуту.