Иван Истомин - Живун

Петрук был резвый, веселый, озорной и большой выдумщик. Всю печь разрисовал разноцветными карандашами. Всякими птицами, зверями, цветочками. Румяный, большеглазый, темнобровый: говорили, он весь в дедушку по матери.

— Илька, хочешь рисовать? Я научу, — бойко предложил Петрук и опустился возле Ильки на пол с листочками бумаги и огрызками карандаша.

У Ильки загорелись глаза: как занятно!

Улеглись на животы. Послюнявив карандаш, Петрук нарисовал голову лошади с выгнутой шеей.

— Во! Видал? — вскинул Петрук длинные ресницы.

— Здорово как! — удивился Илька. — Кто тебя научил?

— Сам! А ну, малюй, ты!..

Илька пододвинул бумажку себе под нос. Однако сколько ни старался, никак не мог удержать огрызок карандаша в кривых пальцах. Был бы карандаш подлиннее, как ложка, держал бы всей пятерней…

— Эх ты, Илька! Как же ты будешь учиться-то с такими руками? — с детской бессердечной прямотой спросил Петрук и покачал головой. — Пропало твое дело. Останешься навеки неучем.

Илька готов был разрыдаться: новое наказание!

— Не-ет! — с отчаянием крикнул он. Волнуясь, мальчик силился сесть и не мог.

Подбежала бабушка Анн.

— Ох-хо! Что же это вы, детки, обижаете гостя нашего? Ну-ка, возьму его да поношу по избе, как бывало. — И, поднимая Ильку, добавила: — А ты тяжеленький стал.

Она любила нянчиться с внучатами и всячески забавляла их, пела им песни, которые придумывала, должно быть, сама, на ходу — про все, что видела вокруг. Песни ее всегда были разные, редко повторялись. И сейчас, усевшись перед топившейся печкой, она запела:

Дети обступили бабушку Анн. Бабушка в такт песне покачивала Ильку на коленях, а сама не сводила глаз с веселого жаркого огня.

Илька не забыл: Аким и Клим были соседями дядюшек. Аким жил ближе к Оби, а Клим — к Югану. Мальчик представил себе, как дым, вывалившись колечком из трубы дядиной избы, поплывет сперва к дому Акима, затем повернет обратно, наискосок, к амбару Клима и наконец возвратится сюда, в кухню дядюшек, под клюку и ухват. Забавно!

— Бабуся, откуль у тебя такие песни? — спросил он.

— Плохая, что ль? Иль пондравилась? — улыбнулась бабушка.

— Хорошая. Даже смешная, — заулыбался Илька. — А я песен не умею придумывать.

Бабушка погладила его.

— Не горюй, детка. В твоем роду по бабушке-дедушке и певуны и плясуны бывали. Даже иконы малевал один. Тоже был калека. Аристархом звали. Авось бог пожалеет и тебя, коньэра, одарит умением к чему-нибудь.

Ильке не понравилось, что бабушка без конца повторяет «калека», «коньэр», и, чтобы отвлечь ее, попросил спеть другую песню.

— Про Боба хотите послушать? — живо откликнулась бабушка.

— Хоти-им! — в один голос согласились внучата и прижались к ней плотнее.

Бабушка почмокала губами и весело запела:

Детишки эту песню слыхали много раз и знали хорошо, но бабушка пела так весело и задушевно, что им хотелось слушать и повторять за ней песню еще и еще.

Бабушка Анн была очень любопытной. Без очков она видела плохо и, заметив кого-нибудь за окном, торопливо окликала внучат:

— Февра, Марэ, гляньте, кто это там идет? — Узнав кто, принималась судить и рядить, куда и зачем человек идет.

А то внучата сами часто окликали ее. Вот и сейчас, увидев в окно необычную для зимы картину, они закричали:

— Бабушка, бабушка, скорей! Корова чья-то бредет по улице!

Бабушка, смешно переваливаясь с боку на бок, подошла к заиндевелому окну.

— Какая она, корова-то? Черная аль красная? Я что-то не пойму…

— Пестрая и с рогами. Худющая!

— Ну-у, дак эт-та Клима скотина. Чья ж боле, — вмиг заключила она. — Кто же праведный в этакую стужу скотину-то выпустит? Сена ему своего жаль тратить, вот и выгоняет корову с ползимы на снежную поскотину. А может, скотина-то, бедная, сама с голоду из стойла убежала. Ей, поди, на чужих навозных кучах сладостней, чем у скаредного хозяина…

Петрук бесцеремонно заметил, как взрослый:

— И все-то наша баба Анн знает! И до всего-то ей дело. Ужас любопытная!

Бабушка не обиделась.

— Только и полюбопытствовать да побегать, пока жива, — миролюбиво отозвалась она. — Молодость прошла — не попрощалась, старость пришла — не поздоровалась. А я еще и поплясать не прочь. Только времечко-то ноне невеселое. И корова Климова бродит не с радости… Охо-хо! — Однако тут же бабушка Анн пустилась в пляс под негромкий свой напев:

Она притопывала мягкими меховыми туфлями, и рыхлое тело ее колыхалось в такт.

Ребята каждый день видели бабушку веселой, приплясывающей и не так восторгались, как Илька. Он обхватил ее за колени, прижался к ней. Ну что за чудо, бабушка! Говорили, будто Илька очень похож на отца, а еще больше — на бабушку. Ему это нравилось. Одно не мог Илька понять, как он, мальчик, может походить на старуху.

Когда они жили в Мужах, в комнате висело большое зеркало с рыжими, словно заплаты, пятнами, веснушчатое от мушиных и тараканьих следов. Перед зеркалом наряжались все женщины, собираясь в церковь.

Однажды, играя на полу, Илька увидел в зеркале мальчугана. Он также сидел на оленьей шкуре, и у него была такая же искалеченная рука. Он смотрел строго и с любопытством. Илька догадался, что это его отражение. Внимательно вглядевшись в свое лицо, мальчик перевел взгляд на бабушку. Та взяла чулок, качая ногой зыбку, подвешенную на конце толстой гибкой палки.

— Бабушка, почему говорят, будто мы с тобой похожи? — спросил он тогда. — Я в зеркале вон какой, а у тебя лицо, как старая шаньга.

У бабушки в глазах заиграли смешинки, а на щеках появились ямочки.

— Погоди, мил дружок. Состаришься — и у тебя тоже лицо-то будет вроде старой шаньги.

— Ну да!

— А то как же? Вечно, что ль, молодым-то хочешь быть?

Бабушка вздохнула и принялась перечислять, что и скулы-то у них с Илькой широкие, и глаза одинаково зеленоватые, немного раскосые, и носы им Бог дал лопастые, и еще много-много другого…

— И проворен бы ты стал, поди, как я, ежели б не увезли тебя тогда на несчастную рыбалку… Что ж делать теперь с тобой? Как же быть-то? Неужто в люди не выйдешь из-за напасти этакой! Ой, коньэр ты, коньэр!..