Левиан Чумичев - Васина Поляна

…Наконец-то Ленька Лосев вышагнул из странного дома.

Отец разбудил его ни свет ни заря:

— Репа, черт с ней, пускай пропадает, а табак давай срежем, знаю, что и ты куришь. Как там у меня еще на работе пойдет после такого перерыва, а табачный запас не помешает.

Ленька с отцом срезали вымахавшие но грудь табачные стебли и аккуратно складывали их в ряды на землю. Отец рассуждал:

— Денька два-три они подвянут, потом под гнет их ненадолго — и на чердак, в темноту, досыхать. А потом нарежем…

Подъехал нахаловский старик Киселев на телеге:

— Эй, хозяева! Репы не продадите?

— А ты в столовую кирзаводскую три воза свези, а один себе, понял? — предложил отец.

— Че не понять, — изумился Киселев, — за полдня сто кило репы заработать… Если вам ее не надо, продали бы… На этом добре десяток свиней можно в зиму пустить.

Он ускакал, накручивая вокруг головы вожжами, а на поле прибежала заплаканная Варя Смирнягина. Ткнулась в Ленькину грудь:

— Леня, сегодня утром, сейчас, умер Саша Лебедев!

…Вместо дня рождения Леньки Лосева в тот день хоронили его друга Саню Лебедева.

Гроб с телом выносили из заводского общежития.

Все было честь по чести: сначала вынесли венки, большинство из которых было сплетено общежитскими девчатами, ребята несли крышку, самого Сашу. Было много траурных лент, нарисованных цеховым художником.

Шиховские на похоронах были все, кроме Козлова. И начальник цеха Куликов был.

Но в основном за гробом шли общежитские ребята и девчата. Чуть больше года прожил в заводском общежитии ленинградский паренек Сашка Лебедев, а друзей проводить его собралась тьма-тьмущая.

Гроб пронесли на руках до самой Лопатинской горы.

Там, с краю кладбища, под веселой лохматой сосенкой была вырыта могила.

Как только на длинные жерди поставили гроб для прощания и как только начальник цеха Николай Николаевич вышел было вперед, к гробу решительно подошли два паренька, загородили собой Сашу. Один парень плакал и не мог говорить, а второй сказал:

— Мы эвакуировались с Сашей вместе из Ленинграда, вместе в детдоме были. Мы понимаем, за год у него тут появились новые друзья. Такие люди, как Саша, всегда имеют друзей…

Ленька Лосев редко плакал. Если вспомнить… трудно вспомнить… а сейчас он ревел. Варя стояла рядом, давала иногда ему какие-то таблетки, и он послушно их жевал.

Ленинградский парень говорил так:

— Мы приехали к вам на Урал не только проститься с другом нашего детства, но и сказать вам, уральцам, большое спасибо, что вы поняли и полюбили нашего Сашку. Его отец погиб на фронте, маму и двух сестренок он схоронил во время блокады. Прожил он немного, но честно. Из-за Саши в нашем детдоме не смели поднять голову подлецы и негодяи!

— И в нашем общежитии тоже! — крикнул кто-то из толпы.

Некоторое время все стояли молча. Только Куликов подошел к незнакомому ленинградскому пареньку, поцеловал его:

— Ты очень хорошо сказал, мальчик.

Ленька тоже сказал бы о Сашке Лебедеве, какой он бесстрашный был, как он любил жизнь и Аллу Кильчевскую, как он мог кому угодно правду в глаза сказать…

А к могиле вышел лобастый Ваня Фролов:

— Сашка не только работал и за всех заступался, он бы шахматным гроссмейстером мог быть.

Фролов немного подумал и добавил:

— А в карты он играть не любил.

Поминки прошли в столовой, недалеко от общежития. Никто из ребят больше стакана пить не стал.

Ленька Лосев тоже выпил стакан водки за помин Сашиной души. Почему-то закружилась голова, он даже вышел на улицу, где сразу же рядом с ним оказалась Варя Смирнягина.

— Голова чего-то… прямо как после карусели.

— Это ты успокоительных таблеток наглотался… Идем, Леня, к нам отсюда ближе, отдохнешь, а потом свеженьким домой придешь.

Они уже отходили от столовой в сторону тридцатого квартала.

— Тетю Зину неудобно беспокоить.

— На работе она, до утра.

Они шли, прижавшись друг к другу, до самого Вариного дома. Следом за ними крался гнусавый блатной пацаненок. До самого крыльца их проводил.

…Варя раскрыла свою постель, а Ленька только коснулся подушки, сразу же крепко-накрепко уснул.

Потом ему стала сниться Тоня. Она манила его пальцем и звала куда-то. Леньке было страшно, но за Тоней идти хотелось. Но его придержала Варя, она не держала его руками, а гладила волосы, щеки, тихонечко касалась губами губ и тихо-тихо шептала:

— Не уходи от меня… никогда-никогда не уходи.

И прикосновенья, и поцелуи были тихими, полушепотными, но теперь Ленька Лосев понимал, что он проснулся и что рядом с ним лежит Варя Смирнягина и целует его, и гладит, и шепчет что-то неповторимо ласковое.

Ленька тихо-тихо обнял Варю левой рукой.

Поцелуй был долгим, до задыхания.

Хлопнула входная дверь в квартиру.

— Если тетя Зина придет, скажи, что мы поженились, — спокойно сказал Ленька Лосев. — Сегодня мне восемнадцать лет.

— Это сосед Павел Филиппович ушел. Ему сегодня опять с двенадцати ночи, — ответила Варя.

Так уютно, так волнительно, так необыкновенно нерассказуемо было лежать, обнявшись с Варей…

Ленька все равно спросил:

— Мне нужно идти домой?

Варя молча прижалась к нему крепко-прекрепко…

— …Если будет сын, назовем его Александром. Александр Лебедев!

— Дурашечка-дурачок, Сашей он может быть, но только Лосевым.

…Их подбросил с кровати громоподобный стук в дверь.

— Открывай, милиция!

Пока Варя всовывалась в свой халатик, Ленька был уже одет, он стоял у окна и держал в руках горшок со цветком.

«Царь, это ломится Федька-Царь. Ведь с того вечера прошло уже столько дней».

— Кто вы? — все еще испуганно спрашивала Варя, а фанерная дверь уже трещала и отрывалась от косяков.

— Открывай, — сказал Ленька и отвел тяжелый горшок к плечу, чтобы ловчее было ударить.

Но в комнату вшагнули настоящие милиционеры. Двое были при форме, с пистолетами в руках, а один, штатский, вежливо представился:

— Старший лейтенант Павленко. А вы, молодой человек, Лосев Леонид Иванович?

— Иванович, — подтвердил ошарашенный Ленька.

— Позвольте, — старший лейтенант быстренько пробежал пальцами по Ленькиной одежде. Достал из брючного кармана портсигар с тремя богатырями. Борода Ильи Муромца была изрядно вмята внутрь, а лошадь явно охромела.

— Вот видите, — глядя на портсигар, упрекнул старший лейтенант Павленко.

— Так это когда еще было-то! — заоправдывался Ленька. — Прошлым летом Сашку Лебедева доходягой обозвали, а он их без очереди к бильярду не пускал. Он, Сашка-то, «доходягу» стерпел, а их подонками назвал. А они его… а ему много ли надо… а я портсигаром плашмя, без последствий, тем более их трое, а Сашка на полу, а он больной…