Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова

— Что бы ни случилось, Гена, — руки не опускай, — сказала Галя.

Всех нас вывели из сарая и погнали по узкой дорожке через лагерь.

Только светало.

У колючей проволоки виднелись силуэты гитлеровцев, одетых в шинели. Нам навстречу строем шли солдаты. Офицер скомандовал, и тревожно разнеслось эхо.

Они окружили нас цепью с автоматами в руках.

Вышел переводчик и что-то пробормотал про себя.

И здесь началось. Нас начали сортировать.

Всех молодых, здоровых, кому было больше четырнадцати лет, — в одну сторону; всех малых и старых- в другую.

Одни падали на колени, умоляя не разлучать их с детьми, другие сопротивлялись и вырывались.

Поднялся такой крик и плач, что трудно было разобрать отдельные голоса.

Гитлеровцы отрывали детей от матерей, растаскивали близких. Люди падали, упирались.

Детские голоса слились в один вопль: «Мама!»

А гитлеровцы, как кнутом, ударяли нас короткими выкриками:

— Цурюк! Цурюк!

Галина держала Валю на руках, а у самой дрожали губы.

Я боялся отстать, чтобы не потерять их, как Олю.

— Я вернусь. Подождите немного, приеду! — крикнула Галя.

Рука гитлеровца потянулась за Валей, но в этот момент Галина резко повернулась и сама опустила сестру.

Между ними встал гитлеровец.

— Держи Валю!

Я и сам не заметил, как мы оказались за спинами солдат. Как мне хотелось пробраться к Гале и спросить ее, что же теперь делать?

Фашисты стояли как каменные. Они будто ничего не слышали.

От обиды сдавило в горле и жгло в глазах. Я не мог проронить ни слова.

И только тут заметил, что не я держу Валю, а она крепко схватилась за мой рукав. Вот молодец, такую не потеряешь! Она вздрагивала, озираясь по сторонам, но не плакала и сказала мне:

— Галя скоро вернется!

Под чужие громкие окрики и команду, под стон разлученных, от которого сжималось сердце, наших советских людей погнали в неволю. Они оборачивались, что-то кричали, рвались обратно к своим.

Мы с Валей как ни тянулись, больше не видели Галину; может быть, она нам и крикнула что-то на прощание…

Вернулись мы на солому.

Валя прижалась своей щекой к моей, а потом сняла платочек с головы, накинула мне на глаза и сказала:

— Давай играть! Ты первым будешь водить.

Как ни тяжело мне было, а пришлось водить.

Всех взрослых выгоняли на земляные работы. Они возвращались мокрые, озябшие, перепачканные.

Про детей же говорили, что скоро их посадят в телячьи вагоны и тоже куда-то увезут.

Каждое утро в лагерь въезжала скрипучая повозка, запряженная крупной лошадью с коротким хвостом. Меня удивляли ее широченные копыта, похожие на пеньки. Лошадью правил невысокий немец с раздутой щекой. Его руки были в черных резиновых рукавицах. Он покашливал и время от времени покрикивал: «Ек! Ек!» Повозка объезжала сараи, и на нее накладывали умерших за ночь.

Кормили нас один раз в день подгорелой жижей, а хлеб был величиной с листок.

У Вали личико стало совсем остреньким.

И еще запомнилось одно утро. Все проснулись, хотя на этот раз часовые нас не будили. Нарастая, гудела канонада. Снаряды рвались где-то далеко от лагеря, но гул и гром доносились и до нас.

Все поняли, что это на огромном пространстве заработала наша артиллерия. Даже у самых старых заблестели глаза. Мы слушали молча, словно боясь что-нибудь прослушать и пропустить.

Как всегда, наших людей погнали на работу, но в это утро они становились на перекличку не так понуро, как в другие дни. Даже мы, дети, понимали, что за колючей проволокой началось что-то очень важное.

И Валя стала серьезной и ни о чем меня не спрашивала.

Лагерные гитлеровцы так же топали своими подкованными сапогами, так же прикрикивали, но ведь и они все это слышали. Все они как-то изменились в лице.

Когда стихла канонада, я услышал, как снова заскрипела знакомая повозка.

«Если мы останемся здесь, — решил я, — обязательно попадем на повозку».

А как бы поступила сейчас Шура? Я вспомнил, как мы с ней шагали, и сразу принял решение.

Мы ушли днем, через главный выход. Часовой не остановил и не окликнул. Мне даже показалось, что он кивнул нам головой на прощание. Взрослых не выпускали. А кому мы с Валей были нужны?

И мы пошли, как говорят, куда глаза глядят.

Валя сама мне сказала, что Галю повезли к Гитлеру, но она все равно от него убежит.

Валя часто болела. «Только, чур, не болей», — говорил я про себя Вале. А она оглядывалась — не догоняет ли нас Галя.

Степь. Я поднял колоски. Съел несколько зерен и дал Вале. После этого еще сильнее захотелось есть.

Ветер дул прямо в лицо, холодный и порывистый, даже платок содрал с Валиной головы, и я его еле догнал.

Тучи совсем низко неслись над землей. Они были намного темнее неба, как будто в них загустел черный дым. Некоторые из них были похожи на большие подушки, а у других края были зазубрены, как у осколков…

Валя припадала то на одну, то на другую ногу. Мы вышли на дорогу. Столб со стрелой. Мы пошли в ту сторону, куда смотрела стрела своим острым концом.

Долго мы тащились черепашьим шагом. Несколько раз останавливались, чтобы перевести дух.

Валя выбилась из сил.

Нас догнал мужчина, одетый в овчинный полушубок. Он обо всем расспросил меня: откуда мы и где наши родители.

Я отвечал без охоты, лишь бы дяденька не обиделся; рассказал и о том, как нас разлучили с Галей.

Он внимательно слушал, а сам только говорил «ага» и «да». Скажет, вздохнет и добродушно покачает головой.

Я решил, что нам ни в коем случае не надо от него отставать, и сильнее прежнего стал тянуть Валю за руку.

Дяденька взглянул на нее и сказал:

— Ослабла девчоночка!

Он взял ее на руки и понес. Я так и не спрашивал, куда идем. Мы свернули с дороги, взобрались на пригорок и пошли огородом. На грядке лежали огромные переспевшие огурцы.

— Вот и дошли, — сказал дяденька.

В доме были целы все окна. Между двойными рамами белела вата, разукрашенная разноцветными бумажными полосками.

В сенях стояло полное ведро воды и на листе фанеры лежали черные головки мака.

В кухне у печки, гремя заслонкой, хлопотала уже немолодая, дородная женщина, повязанная платочком. Когда мы вошли, она даже не обернулась.

— Детишки из Сталинграда, брат и сестра, — сказал дяденька, снимая полушубок.

«Детишки из Сталинграда»! — передразнила хозяйка. Она повернулась и смерила нас с головы до ног. — Ну, чего у порога стали? Как звать?

Валя опередила меня, ответив за обоих. Видно, хозяйка была чем-то встревожена и возмущена. А тут еще мы оказались.

— Все шляешься, пропадаешь! — накинулась она на мужа. — А мне за все отвечать! Были у нас черт да сатана, что звери вошли, вынь им да положь, а откуда возьмешь?!

И она рассказала, как приехали гитлеровцы и все обшарили в подполе и в чулане.