Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова

— Один из них долго здесь лопотал. Все краску хотел продать; а я ему говорю — у нас своей сажи много. Половики не дала, а квашню унесли.

Дяденька в ответ опять произнес только свое «да» и начал снимать с Вали промокшие ботинки. Он положил их на лежанку, а Валю усадил на табуретку, подставил таз и начал намыливать ей ноги.

— Думала, обойдется. А все из-за тебя! Припрятать надо было, закопать, как люди делают, а не ушами хлопать! — ворчала хозяйка, выгребая угли из печки.

А я так обрадовался теплу! Прямо не верилось, что все это происходит на самом деле. Так и хотелось прислониться к печке и погладить рукой лежавшие подле ровные, сухие поленья.

Хозяйка положила нам в глиняную миску ячменной каши и дала по соленому огурцу.

— Похожи, — сказала она, глядя, как мы заработали ложками.

Хлеб ржаной, нарезанный большими ломтями, лежал перед нами. Ешь вволю, как до войны. Хозяйка все хлопотала и приговаривала:

— День завтра воскресный.

Перед вечером зажгли лампадку в углу. Ставни закрыли. Лампадка замерцала, как звездочка, И висячую керосиновую лампу зажгли. Еще раз к столу позвали чай пить из самовара, с постным сахаром. Я даже вспотел и от чая и от удовольствия.

Чайник для заварки был такой же, как у нас дома, — с отбитым носиком. Мама все собиралась новый купить, но «курносый» все равно появлялся на столе.

Хозяйка пила чай из блюдечка и все вспоминала бессовестных, что квашню и продукты унесли.

— Ведь не чужими руками нажили.

Из ее слов я узнал, что она второй раз замужем. Первый муж ее был, как она сказала, дьяконом; второго же своего мужа, дяденьку, который нас привел, она все время поругивала и даже за то, что он был дорожным мастером и на разных снимках с начальством снимался и грамоту ударника забыл со стены снять. Вот гитлеровцы и придрались к ней.

— Как заладили «комиссар!»- еле отбоярилась. Она всех «комиссаров» сняла со стены, а чтобы пусто не было, достала из сундука карточку, на которой снята была с первым мужем после венца, и повесила ее. Держат друг друга под руку; на голове у нее веночек и в руках букет, а у него волосы до самых плеч.

— Вот и пригодилась моя молодость, — сказала хозяйка и гневно посмотрела на дяденьку.

А он сидел, как воды в рот набрал.

Хозяйка взбила подушки и уложила Валю на свою кровать, а мне постелила на лавке в кухне.

Все было непривычно: и крыша над головой, и лоскутное одеяло, а главное, настоящий сон — в тепле.

А где сейчас Оля, Шура, Галина, Вовка, Павлик?

В моих ушах все еще звенел ледяной ветер. Ветер затих, и я услыхал шепот. Это разговаривали хозяева:

— Сами по миру пойдем. Говорила тебе, закопай, а ты на своем настоял и еще два рта притащил. Зачем нам брат с сестрой? Своих не было, вот и не знаешь. Объедят они нас. Только ангелы с неба не просят хлеба. Был бы он один или девчонка одна.

Хозяин только вздыхал. Потом он что-то сказал.

Хозяйка ответила ему совсем громко: — Не они одни горемычные маются. Как привел, так и отведешь. Сам уходи, а я не оставлю двоих!

Рано утром, когда все в доме спали, я поднялся, натянул свою стеганку, на прощание взял с полки ломоть хлеба, взглянул на блестящую ступку и вышел наружу.

Я уходил не оглядываясь. Без меня Валю не выгонят.

По дороге я сорвал два желтых огурца с грядки и с трудом втиснул их в карман стеганки. Огурцы, должно быть, придали мне воинственный вид. Недаром Вовка называл снаряды не иначе, как «огурцами».

Холодно после тепла показалось. Я невольно съежился. Зато дяденьке не придется нас отводить. Я оставил Валю, но не чувствовал себя виноватым. Хоть чужое жилье, а жилье — есть где приклонить голову, и дядька заботливый. Мне почему-то стало его жалко: большой такой, а живет, как сирота.

«Был бы он один или девчонка одна», — шептала хозяйка.

Вот я и опять один. Только не сбиться бы с пути и выйти на дорогу. Я прибавил шагу.

Все было погружено в белесый мрак; из него выплывали то колючий кустарник, то валявшиеся разбитые телеги, повозки, и снова все затягивалось пеленой.

Коченели руки, и я то и дело согревал их за пазухой.

Когда стало светлей, я вышел на дорогу и увидел на столбе немецкую стрелу — значит, там Сталинград! Я залез в придорожную канаву и начал вести разведку. По дороге, рыча, проносились грузовые автомашины. Слышно было, как впереди громыхали танки.

Промелькнули бензозаправщики. А потом пошли автомашины, наполненные солдатами.

Как шальной, пролетел зеленый широкий штабной автобус, а вслед за ним появились грузовики, накрытые брезентом. Мне даже показалось, что, проезжая мимо меня, они приседают под тяжестью груза.

Одна из таких машин остановилась у самой обочины. Подполз еще ближе.

Шофер раскрыл капот, что-то посмотрел, а потом пошел вперед по дороге.

В кабине же грузовика сидели два немца и громко разговаривали. Вдруг из кабины понеслись звуки музыки. Это они заводили патефон.

Одну пластинку они поставили будто для меня:

Я вылез из канавы, оглянулся, подошел сзади к грузовику. Подпрыгнул, ухватился рукой за черный высокий борт и с трудом вскарабкался, боясь выронить огурцы; потом приподнял брезент и благополучно юркнул под него на ящики.

Машина долго не трогалась с места. К грузовику кто-то подошел. Я испугался: как бы он тоже не полез в кузов. Потом я услышал, как булькает вода. Значит, шофер вернулся. Машина задрожала и понеслась.

Под брезентом также было холодно. У меня от «веселого ветра» горело лицо и потрескались губы.

Я уцепился рукой за ребро ящика и крепко держался, так, чтобы не выпасть из машины.

Несколько раз грузовик замедлял ход. Что, если сейчас он остановится и немцы стащат брезент?..

«Скажу, еду маму искать, — решил я. — А будут приставать, дам огурец».

Машина несколько раз останавливалась, но ненадолго.

Когда же шофер заглушил мотор, я выглянул из-под брезента, увидел развалины и услыхал привычный мне грохот и свист.

Даже местность показалась знакомой. Отсюда недалеко и Красные казармы.

Я ухватился рукой за борт, перелез через него, повис и спрыгнул.

Быстро свернул в сторону и снова зашагал по знакомым кварталам, будто я и не покидал Сталинград.

Все так же у берега Волги не прекращалась битва, дымилась земля и развалины озарялись бледными вспышками.

Гитлеровцы уже не пыжились. У них и походка изменилась. Стали торопиться, будто кто их подгонял или заставлял бегать наперегонки.

Кругом кипели уличные бои. А в Дзержинском районе, на улицах ближе к вокзалу, все еще было как в тылу. Здесь стояли их кухни, склады, мастерские, маскировались машины.