Ефим Пермитин - Три поколения

— Без ухов и так безобразный кобелишко будет, а если и хвост отсечь, овечка овечкой сделается… Опять же без хвоста чем ему от мух отбиваться? Нет уж, бог с ним, пусть хвостом треплет…

Мокей, без шапки, в промокшей от пота рубахе, подхватывал вилами смолистый пихтовый лапник и взметывал его на конек крыши. Ребята и дед Наум укладывали пихтовые ветки толстыми ровными рядами. Время перевалило за полдень. Феклиста дважды звала обедать, но артельщики не шли: решили закончить до вечера крышу, а вечером в бане отмыть налипшую на руки и лицо смолу.

Феклиста, Пестимея и Мартемьяниха с утра возились у печки: пекли, варили, готовили угощение артельщикам.

— Покормить как следует последние-то денечки…

Ивойлиха вытопила для артельщиков баню и тоже пришла помочь стряпухам.

— Гляжу я на наших мужиков, бабоньки, и диву даюсь: работают — как с огня рвут.

Пестимея тоже начала было рассказывать про изменившегося Мокея.

И вдруг они услышали крик.

Баб точно метлой вымело из избы.

— Убился кто-то, — прошептала побледневшая Мартемьяниха.

— Мо-кеюш-ка! — крикнула на всю Козлушку Пестимея и кинулась во двор. Она уловила заглушенный стон мужа. Охваченная тревогой, Пестимея остановилась в воротах. — Мо-кеюш-ка!..

— Уймите дуру бабу, — непривычно тихим голосом сказал Мокей. — Пустите, я сам.

Он попытался было привстать и со стоном повалился на землю.

Перепуганные Митя, Зотик и Терька кинулись поднимать его.

— Не надо, лежи, Мокеюшка, Христос с тобой, не надо, — бормотал, топчась на месте, растерявшийся больше всех дед Наум.

— Не держит, подлая… Отохотничал, видно, — тяжело опираясь на плечи ребят, сказал Мокей.

Большие черные глаза его налились скорбью.

Митя и Зотик уже несколько раз пересказывали историю падения Мокея с крыши, а козлушане все приставали с расспросами.

— Помочь думал. Сбросал лапник. Залез на крышу, шагнул и провалился между стропилами.

Митя повторял рассказ уже как автомат.

— С конька — на ясли, — добавил Зотик.

Митя каждый раз забывал сказать именно об этих подробностях, а Зотик напирал только на них.

Подружка Мокеихи, Митриевна, сбегала за лекаркой — старухой Селифонтьевной. Селифонтьевна пронесла в передний угол ковшичек со святой водицей и, накрыв его фартуком и воззрившись строгими глазами на образа, зашептала.

— Ишпей-ка, Мокеюшка, ишпей, — обернувшись, зашамкала она.

— Убирайся к дьяволу! — приподнявшись на кровати, закричал Мокей. — Чего сбежались? — крикнул он на набившихся в избу козлушан.

Ребятишки и женщины шарахнулись к двери.

— Кому сказано?

Козлушане вывалились из избы и столпились у окон.

— Дед Наум, достань-ка бересту да помоги мне… А вы, ребята, идите… Обедать идите…

Мокей сидел на кровати потный и бледный.

— Эка беда, подумаешь, дома на постели… В лесу зверь правую руку сломал — левой дорезал, левой шкуру снял, сам руку подвязками связал, присохло, как на собаке, в деревню не вышел даже…

Мокею казалось, что разговор отвлекает от острой боли. Прощупав ногу от щиколотки до коленного сустава, он спокойно сказал деду Науму:

— В цевке пополам лопнула…

Зотик принес охапку бересты.

— Невидаль какая, подумаешь, — сказал Мокей. — Иди-ка, Зотик. И ты, Пестимея, угощай мужиков. Мне и без вас не скучно… Вот только, видно, за соболем в нынешнюю зиму не побегу… — И опять глаза Мокея подернулись скорбной дымкой.

К концу обеда от Мокея вернулся дед Наум.

— Ну как? — в один голос спросили ребята и женщины.

— Ничего, — уклончиво ответил дед и сел за стол.

Пестимея не выдержала:

— Пойти хоть в щелочку посмотреть… К нему сейчас с молитвой надо подступаться: кипит сердце. Шутка в деле — этакому зверолову да без охоты остаться…

Несчастье с Мокеем изменило все планы. На общем собрании у кровати больного, по настоянию самого Мокея, решили взять на промысел и Вавилку.

У скота оставался один Мокей. Никакие протесты и доводы артельщиков не помогали. Задрав на кровать забинтованную ногу, он так ожесточенно тряс ею в доказательство того, что через две недели он будет плясать без костылей, что артельщики уступили.

— Из-за такой пустяковины — да двум мужикам на печке сидеть! Нет, уж хватит меня одного зиму с бабами на заимке лодырничать. Сено возить да скот кормить — это не на лыжах по горам бегать…

Вавилка ликовал. Дед Наум и Митя предложили в помощь Мокею оставить Амоску.

Мокей посмотрел на посеревшее вмиг лицо Амоски и решительно отказался:

— Куда его мне, только под ногами путаться будет.

Но Митя, Терька, Зотик и дед Наум уперлись.

— Ты Амоской не бросайся, — сказал дед Наум. — Скот напоить, корму подкинуть, во дворе убрать — во всякую дыру самому придется лезть… Это ты напрасно.

Амоска схватил Мокея за руку и, не отрываясь, глядел ему в глаза.

— А я говорю, что не надо! — сказал Мокей.

— А мы требуем, чтоб Амос остался! — решительно сказал Митя. — Ставлю на голосование.

Амоска испуганными глазами глядел на всех. Против оказались только он сам да Мокей.

Собрание перешло уже к обсуждению других вопросов, а Амоска все еще не отходил от Мокея, все еще держал его за руку. Незаметно Мокей наклонился к уху Амоски и что-то шепнул ему. Широкое лицо Амоски расплылось в улыбке, зарумянилось. Вскоре он забрался к Мокею на кровать и тоже зашептал ему что-то на ухо.

— Пестрю моего препоручаю тебе, Митьша, кобелю цены нет, — перед уходом артельщиков сказал Мокей грустным голосом. — А мы уж, видно, с Амосшей тут около коров промышлять будем.

И он хитро улыбнулся Амоске.

Лежать с утра и до вечера в дни сборов на промысел Мокею было не по силам. Приходу Амоски больной всегда радовался, как ребенок.

— Ну, как там у нас? — спросил он, приподнимаясь на постели.

За две недели болезни Мокей осунулся, глаза его запали, и еще гуще заросло лицо черным жестким волосом.

— Суетятся, — помолившись на образа, степенно ответил Амоска. — Через три дня в поход, а сегодня сухари в мешки ссыпают. Феклиста Зотику с Митьшей по новым штанам сшила. Кому, видно, беда, а кому радость: Вавилка-то ног под собой не чует, пропастина…

За окном взвизгнула собака. Мокей прислушался. Амоска выглянул в окно и шепнул:

— А я к тебе, дядя Мокей, с кобелем сегодня…

— Впусти его сюда, посмотрим, что у тебя за кобель.

— Тузик! — открыв дверь, крикнул Амоска.

Но Тузик только вилял хвостом и сидел не двигаясь.

Амоска закрыл дверь и начал уговаривать щенка:

— Кого испугался, дурачок? Ты не гляди, что у него борода, как хвост у коня, — он добрый. Иди!

Амоска вынул из кармана кусок хлеба и показал его Тузику.

Озираясь по сторонам, пушистый, волчьего окраса щенок вошел в избу, стукнул несколько раз хвостом о порог и прижался в угол.