Ефим Пермитин - Три поколения

— Которая?

Не раздумывая он захватил правые обутки от всех трех пар, сунул один из них за пазуху, два других взял в руки и пустился бежать. Во что бы то ни стало нужно было поспеть до первой запалки. Хватятся — берегись.

Митя, дед Наум и Вавилка нетерпеливо ждали Терьку.

— Бежит! — крикнул стоявший на карауле Зотик.

Все кинулись к двору. Запыхавшийся Терька был уже у сугроба и примерял к следу обуток за обутком.

— Палашка! Сдуреть бы ей! — победно закричал он.

Дед Наум осторожно прикинул обуток к четко отпечатавшемуся следу. Сомнений не оставалось.

— Зотик, Вавилка, бегите! — сказал дед.

Зотик с Вавилкой опрометью кинулись к соседям сзывать понятых. Обуток Палашки дед Наум взял сам. Терька же бегом понес остальные два к бане.

Разомлевшие от пара Вонифатьичевы дочки, свалившись с полка, кинулись к двери. Первой толкнулась Сосипатра — заперто. Отпихнула ее Федорка — не тут-то было.

— На вот, девоньки, приперто!

Забились девять дочек в жару бани, как караси на сковородке. Толкнулась в дверь Дарька — не поддается. Налегла вместе с ней Пестимейка, в спину Пестимейки уперлась Виринейка, а в Виринейку — Соломейка… И вместе с распахнувшейся дверью вылетели из бани под ноги подбегавшему с обутками Терьке.

Дико и злобно вскрикнули девки, утонул в их крике испуганный голос Терьки. Бросил он обутки, повернулся и кинулся бежать что есть силы.

Бежит Терька, ног под собой не чует. За всю жизнь не развивал такой прыти. А следом несутся голые, с развевающимися волосами, распаренные до малинового цвета Палашка, Аксинья, Марьяшка, Соломейка, Виринейка, Пестимейка, Федорка, Дарька и сзади всех, заплетая короткими, кривыми ногами, семенит пузатая Сосипатра.

Чувствует Терька: запнись, упади он — и раздерет его стая Вонифатьичевых дочек, как зайца на гону.

Поняв, что не уйти от босых, легких на ногу девок, стремительно вильнул в сторону и кинулся с берега реки на увал.

Промахнулась готовая уже было схватить Терьку за шиворот Палашка и, потеряв равновесие, растянулась на скользкой тропинке.

Вихрем налетела на нее Симка, на Симку — Марьяшка, на Марьяшку — Виринейка. В клубок свились девичьи тела.

А Терька, давший ловкую «угонку», выскочил уже на яр и хохочет вместе с собравшимися бабами и ребятишками, вместе с подоспевшим дедом Наумом, Зотиком, Митей и Вавилкой.

Кинулась было самая ярая из девяти, Палашка, и на крутик, да вовремя вспомнила, что на ней даже и рубахи нет, погрозила Терьке кулаком, отвернулась и полезла в реку.

Сползли в реку и остальные чада Анемподистовы.

Дед Наум пригласил в понятые все население Козлушки, повел по следам. Вынул обуток Палашки, приложил, рассказал о пропаже девяти когтей со шкуры зверя. В доказательство шкуру с обрезанными когтями сняли с крыши.

Всем народом решили искать с Анемподиста за испорченную медвежину пятую часть ее цены. Терька во всех подробностях передавал события, начиная с пропажи когтей до погони за ним девок.

— Девять их, девять и когтей украли. По когтю на рыло, — сообщал он всем. — Погодите, приткнем мы теперь вас, как ужа вилами.

К Анемподисту решили идти в воскресенье, так как в «банный день» серьезные дела в Козлушке не делаются.

После пережитого волнения ребята постелились вчетвером на полатях у Наумычевых и до полуночи не могли уснуть, обсуждая события дня.

Медвежьи когти все крепче и крепче связывали их узами дружбы.

Ночью ребята уже не выставляли караула к шкуре. История с когтями в тот же вечер разнеслась по всей Козлушке, и вряд ли нашлась бы вторая охотница подвергать себя риску. «Да и стоит ли не спать ночь из-за одного когтя, уцелевшего на правой задней лапе?» — решили ребята. Когти же на передних лапах у поднятой шкуры были так высоко, что за них беспокоиться не приходилось.

Ребята строили разные предположения о завтрашнем дне. Поплатится Анемподист или нет? Кипели споры. Терька был убежден, что Анемподист «упрется». Зотик и Митя доказывали, что Вонифатьич пойдет на все уступки, так как дело ясное и не захочет он позорить дочку.

Ребята никак не могли решить, чем лучше взять с Анемподиста за испорченную шкуру — деньгами или огнеприпасами. И если деньгами, то во сколько же оценить шкуру? А если припасами, то как расценит Анемподист порох, пистоны и дробь?

— Склизкий он, как налим. Сквозь пальцев вывернется, — утверждал Терька.

Митя и Зотик по-прежнему спорили с ним, но в их горячности уже не чувствовалось уверенности. Только Вавилка, перегнавший в росте всех ребят на голову, считал, что горячиться ему, как Терьке, не по возрасту, и сосредоточенно молчал.

— А ты как думаешь, Вавилша, насчет Анемподиста? — обратился к нему Зотик.

Вавилка глубокомысленно, как это делал в подобных случаях его отец, поднял глаза к потолку, поскреб в затылке и степенно изрек:

— Должны бы ровно поплатиться…

Митя победно потряс Палашкиным обутком и положил его в изголовье. Совестить Анемподиста на общем совете решили, вызвав его к себе.

— Шкура под боком, да в чужой-то избе, может, и рыжманки потише будут, — предложил Терька.

Зотик должен был пойти и позвать Анемподиста. Терька — обежать и оповестить соседей.

— Уж и покрутятся, уж и повизжат рыжушки! — предвидел события Терька.

Козлушане начали собираться без оповещения. Зотик один идти к Сизевым побоялся и позвал с собой Вавилку:

— Двум-то оно, знаешь, веселей все-таки.

Дед Наум дважды рассказал историю с когтями, а ни посланных, ни Анемподиста все еще не было. Больше всех волновался Терька:

— Не выдрали бы глаза рыжманки… От них станется!

Он поминутно выскакивал на двор и смотрел, не идут ли. Напряжение достигло предела, когда он вбежал наконец в избу и крикнул:

— Идут! Всем гнездом!

Мокей, дед Наум, Митя, Феклиста, соседские бабы, девки и ребятишки кинулись к окнам.

— Фотевна попереди…

— Держись, Терька! — крикнул кто-то из баб.

Терька метнулся на печку, с печки на полати. Даже и при народе он боялся вонифатьевских дочек, как разъяренных медведиц.

Шкура, натянутая на раму, была внесена в избу. Обуток Палашки красовался на подоконнике.

В избу вбежали Зотик с Вавилкой и, не сказав ни слова, кинулись на полати. При виде их испуганных лиц Митя почувствовал, что и у него начинают дрожать коленки.

Дверь с шумом распахнулась. Первой в избу вошла, колыхая жирными бедрами, Фотевна Сизева. За ней — Анемподист. Следом за родителями, одна за другой, — дочки. Когда дверь захлопнулась за Сосипатрой, все враз закрестились и, кончив, хором, как по команде, выкрикнули:

— Здорово живете!

По побледневшим, с ярко выступившими веснушками лицам дочек, по подергивающимся жирным щекам Фотевны, по трясущемуся клинышку бороды Анемподиста можно было догадаться, каким гневом кипело Вонифатьичево «гнездо».