Юрий Бородкин - Поклонись роднику

— Ленка, мы на вертолете летали!

— Врите больше, — насмешливо отмахнулась она.

— Честное пионерское!

Чего ей доказывать? Побежали дальше, хотели всему селу объявить о своей новости. Михаил Агафонович сидел возле дома: кинулись к нему.

— Дедушка, видел вертолет? — выпалил Толик.

— Как не видеть! Только что прогромыхал над самой крышей.

— Это мы на нем летели!

— Ну-у!

— Верно. Нас летчик прокатил до Еремейцева и обратно, — подтвердил Миша.

— Я видел тебя с воздуха! — улыбался довольный внук, и казалось, каждая веснушка на его курносом лице сияла радостью. — Знаешь как здорово! Даже Покровское оттуда видно!

— И не боязно?

— Чего бояться-то? Завтра, может быть, еще прокатимся.

Обычно бесстрастное лицо старика тоже озарилось интересом, словно самому довелось пролететь на вертолете над родным селом. Попытался представить себя таким, как внук Толик, и совсем неправдоподобным, далеким показалось то время, когда он бегал по селу в сатиновой рубашонке и холщовых штанишках. Как время-то двинулось вперед! Удивляет техника. Ловко додумались: удобрение рассеивают с воздуха! Быстро, и посевы не помнешь. Самому старому вроде забавы смотреть, как стрекочет туда-сюда вертолет-трудяга.

А ребятишкам не стоялось на месте, понеслись со своей радостью к дому Логиновых. Завидев около крыльца мать, Миша еще издалека выкрикнул:

— Мама! Мы на вертолете летали!..

Вечером Миша долго ворочался в своей кровати, никак не мог уснуть.

— Поди, вертолет не дает покоя? — тихо сказала мать, тронув его волосы.

— Ага. Завтра он должен опять прилететь.

Нырнув под одеяло, Миша покрепче закрыл глаза. Может быть, еще разок удастся подняться в воздух, окинуть взглядом окрестности Белоречья. Ни с чем не сравнимое удовольствие! Короткий полет казался как бы приснившимся, хотелось повторить его. Слышался рокоток вертолета, виделся бравый пилот с живыми черными глазами. Сверкала внизу Сотьма, медленно разворачивались поля и леса, а вертолет поднимался все выше и выше. Вот уж сам Миша управляет рычагами и кнопками, Толик сидит рядом, посматривает со стороны, а пилота совсем нет в кабине. И весело, оттого что вертолет набирает высоту, и страшно — как теперь сесть на землю? Кто это там, задрав голову, смотрит из-под ладони? Дедушка Вася! Видит ли, кто сидит за рулем?! А это бежит по полю босиком и размахивает руками Ленка Киселева! Конечно, она! Небось теперь поверила…

В доме тишина. Желанные сны витают над головой Миши, воткнувшегося в теплую подушку. Счастливый возраст, когда хочется летать даже во сне.

Если не считать дачников да Бакланиху, приезжающих на лето, в Еремейцеве осталось из коренных жителей всего три старухи. Казалось бы, жить им в миру и добром согласии, ведь не надо делить, как прежде, усады и покосы, не может возникнуть никаких споров из-за пастьбы скота, нарядов на работу, оплаты трудодней и т. п. Теперь государство платит пенсию, с избытком хватает всяких угодий, так что сила не берет одолеть траву, которой зарастает сама деревня. Зимой с трудом пробираются соседки от избы к избе по ненадежным тропкам, находятся буквально в снежном плену. Жить бы старым без всяких разладов, держаться друг за дружку, но лукав бес, умеет замыслить раздор из-за пустяков.

Конечно, лучше всех положение у Манефы Андреевны Озеровой. Дочь живет неподалеку, в Белоречье, младший сын еще ближе — в Осокине, а сейчас находится в отпуске и старший, приехавший из города. Слава богу, не забывают, навещают. Скоро, как только установится погода, явится на косьбу сват Василий Егорович. Летом-то благодать, не пожалуешься, если бы не донимала Евдоха Тараканова. И что ее задевает? Чего взъелась? Все от зависти…

Пообедав, Манефа сидела на лавке у кухонного окна, тяпала мелкую проросшую картошку курам. Не слышала, как поднялась по лестнице и вошла, привычно поставив в угол в кути палку, Настасья Сорокина. Одета она была не по-летнему, в фуфайку, потому что не прекращался мелкий дождь.

— Здорово, бауш! — шутливо сказала она. — Ты чего такая смелая, и крыльцо не запираешь? Сама стучишь тут, ничего не слышишь.

— Ну, какое дело! Чай, у нас всё свои люди.

Они перешли в переднюю. Настасья смахнула ладонью капельки дождя с раскрасневшегося лица, расстегнула пуговицы фуфайки, располагаясь к беседе. Придут вот так друг к дружке, покалякают, отведут душу. Тем более что в ненастье и заняться-то нечем.

— Господи, когда хоть дожди-то кончатся? Чистое прегрешение! — сказала Манефа, глядя в окошко на поле, поблескивающее лужами.

— Беда нынче. Ну, как такое лето продержится! И посевы зальет, и сеногной будет. Бывало, фуфайку-то летом не надевывали.

— Спасибо Венюхе с Костей, хоть крышу вовремя мне покрыли.

— Твои ребята молодцы, чего говорить, — похвалила Манефиных сыновей Настасья. — Ты про новенькое-то, поди, и не знаешь?

— Какое?

— Приезжал Иван Иванович, участковый наш, отобрал у Бакланихи самогонный аппарат. Хи-хи! Смех и грех.

— Не иначе как Евдоха шепнула.

— Это уж ясно! Августа вовсю ее ругает, говорит, увижу, дак плюну в глаза.

— А уж на меня-то несет всякую напраслину! Нынче особенно придирается, — пожаловалась Манефа. — Хохлатая курочка, которую она взяла у меня весной, повадилась бегать обратно ко мне, дак Евдоха принялась меня страмить, мол, курица несется на моем дворе. Вот приходит другой раз под вечер, взяла курицу с насеста, завернула ее поглуше в старый полушалок и понесла, милая моя, не напрямик из дому в дом, а криулями, вон туда, через Михеевнино гумно, — показала в окно. — И ведь, подивись-ка, курица перестала бегать от дому!

— Есть такая примета, есть, — согласно кивала головой Настасья.

— Увидала, Иван привез на тракторе этот, как его, руберой, дак она, поди, все рулоны сосчитала, пока сгружали оне с Венюхой.

— Во-во! Думаем, что плохо видит, полно-ка, кажный шаг наблюдает, — вторила разговорчивая собеседница, жестикулируя руками.

— Ведь какие слухи-то пускает! Будто директор по-свойски бесплатно отпустил нам руберой. Не знает дура, что Иван ездил покупать в Покровское.

— И мне сказывала. Стоим мы с ней у моего крыльца, а ребята твои как раз кроют крышу. Чего, говорит, не крыть даровым-то матерьялом.

— Ну и старуха, хуже нечистого духа! Уж все стараюсь потрафлять ей, в баню еще зову, а она выдумывает разные дрязги.

— Наплевать на нее, из ума выживает. На меня тоже наговаривала. Никто больно ее и не слушает, — заключила Настасья и добавила, глядя на слезящееся окно: — Какая непогодь опять уставилась! Земля холодная, ничего не растет. Огурцы-то закрываешь?

— И днем-то держу под пленкой. Какие нонче огурцы: проку не будет.

— Видать, летечко нас не побалует. — Настасья строго поджала губы. — Вчера ходила за молоком в Осокино, специально заглянула в лес: земляничный цвет есть, а на черничниках пусто — ни ягодки не будет.