Юрий Бородкин - Поклонись роднику

— Дак и яблоков не будет, и на черемухе оказался пустоцвет. Тяжелый год. Дожди вот заливают… Даве смотрю, ты печку топишь.

— Хлеб кончился, испекла толстых блинов-преснышей на скору руку. У меня их ребята больно любят, когда приезжают. Маленько молочка разведу да яичко, а потом мукой заболтаю, соды положу…

— Я опять про Евдоху скажу: чего только не плетет про меня, дескать, и продукты-то мне всякие возят. Знамо, когда едут, дак захватят то хлеба, то молока, чай, не чужие люди, — продолжала свою больную тему Манефа.

Настасья сочувственно смотрела на свою подругу: невысокая, сухонькая, жилистая. Кто больше ее поработал на веку? Бывало, в колхозе от любого наряда не отказывалась. К обидам терпелива, а сама никого не обижала.

— Много ли нам жить-то осталось? А она, дура старая, всякие сплетни заводит. Помрет, дак никто обмывать не пойдет, — снова осудила Евдокию Манефа.

— Полно-ка, она сама накануне обмоется! — рассмеялась Настасья. — Ой, господи, прости наше, прегрешение!

Евдокия Тараканова и прежде досаждала однодеревенцам своей въедливостью, желанием подметить любой промах, упрекнуть, укорить, а под старость и вовсе стала несносной, усвоила себе право всех подозревать, осуждать. Добро бы обоснованно, так ведь измышляет напраслину.

— Вон, смотри, легка на помине, зачем-то в палисадник пошарашилась.

Настасья, поднявшись с лавки, подтолкнула локтем Манефу, и обе прильнули к окну, разглядывая сутулую Евдоху с пристальным вниманием, как будто она колдовала над грядками. И что ей не живется по-добрососедски? Тем более что одна осталась, никого у нее нет, кроме дальних родственников. Ей ли отталкивать от себя людей? Но уж, видимо, натура такая. И все-таки не предполагали, что через несколько дней Евдокия, вооружившись авторучкой и двойным листком из ученической тетради, примется сочинять «донесение» районному начальству.

Логинов был по делам у Кондратьева, когда тот, закончив разговор, сообщил:

— Жалоба на тебя поступила в комитет народного контроля, зайди к Толкунову.

— От кого?

— От кого-то из Еремейцева.

— Значит, Евдокия Тараканова настрочила, — сразу определил Логинов. — Старая язва!

— Ты прежде узнай.

— Чего узнавать-то? Я каждого человека в совхозе знаю.

Догадка подтвердилась: взяв письмо у Толкунова, Логинов прежде всего глянул на подпись под ним. Затем стал читать:

«Уважаемые товарищи! Пишет вам пенсионерка Тараканова из деревни Еремейцево. В районной газете «Коммунар» иногда печатают статейки про то, как народный контроль наказывает разных начальников за бесхозяйственность и другие нарушения. В нашем совхозе «Белореченский» тоже оне имеются. Про другие бригады не говорю, а у себя в Еремейцеве вижу, как распоряжается государственным добром директор А. Логинов. И все потому, что замужем за его братом дочка Манефы Озеровой. Зять тракторист да сын тракторист то и дело везут Озеровой чего-нибудь на тракторах. Недавно толь привезли. Знамо, с совхозного складу. Сразу и крышу покрыли. А молоко, мясо откудова берется? С фермы. Смотришь, то трактор стоит у крыльца, то директорская машина. Потребуется сменить баллон газу — гонят трактор, будто свой. Выходит, что хочу, то и ворочу. Этта директор приезжал с какими-то покровскими начальниками, долго сидели у Озеровой: ясно, не чай пили. Думают, подальше уедут, дак и шито-крыто. Теперича за такие дела от должности отстраняют. Надоело смотреть, как хозяйничают. Сено кажное лето Логиновы косят косилкой. Пригонит Иван трактор, положит сколько угодно хорошей травы в гумнах — только суши. А мы тяпаем простой косой, нам помочь некому. Вот и пишу, чтобы вы призвали к порядку Логиновых. Оне и в Белоречье живут на два дома, и здесь вроде дачу завели. Пускай хватают, коли им больше всех надо. А только надо принимать меры. Оне пользуются всем, а мы что, таковские? Могла бы и больше написать, да хватит.

Пока Логинов знакомился с письмом, Толкунов невозмутимо помалкивал, тоже углубившись в чтение какой-то бумаги. Вроде бы неприметный человек, с желтизной на морщинистом лице и заостренной лысиной, а побаиваются его в районе, потому что — контроль. Как пришлет комиссию для проверки хранения минеральных удобрений, готовности техники к посевной или ферм к зимовке, так специалисты и директор лишаются половины оклада.

— Ну, что скажешь, Алексей Васильевич? — спросил Толкунов, сняв очки и протирая их Носовым платком.

— Чушь какая-то! Выдумки! Никаких злоупотреблений с моей стороны не было и нет, — рубанул ладонью по столу Логинов. — Завидует она Манефе Озеровой, потому что у той два сына, дочь да зять, мой брат Иван: конечно, все помогают.

— Насчет толя тоже неправда? — Толкунов прижал маленькими ручками письмо, пытливо воззрившись на собеседника.

— Можно прямо отсюда позвонить в райпотребсоюз — скажут, сколько рулонов рубероида купил мой брат. Что касается косилки, так неужели лучше будет, если я или мой брат, механизатор, возьмемся косить вручную для своей коровы? Сколько времени оторвем от совхозной работы! У Евдокии Таракановой нет ни коровы, ни овцы: ей-то зачем помощь? Вообще все это — пустая кляуза и сочиниловка.

— Охотно верю, Алексей Васильевич, но таково наше положение: раз поступил сигнал, мы обязаны разобраться.

— Пожалуйста, разбирайтесь. Жаль, кляузники всегда остаются безнаказанными, а людям нервы дергают.

Толкунов лишь пожал плечами и развел детскими ручками.

Первым желанием Логинова, когда вышел из райкома, было тотчас поехать в Еремейцево, пристыдить Евдокию Тараканову. Что не живется старухе спокойно? Далось мутить воду. Он не чувствовал своей вины и за родственников мог поручиться, а на душе было скверно. По опыту знал, что даже ложные наговоры способны бросить тень на любого порядочного человека, поскольку в таких случаях обычно рассуждают так: может быть, и несправедливая жалоба, а все же дыма без огня не бывает.

«Нет, не поеду к Тараканихе, ни к чему мне с ней объясняться, коли прав, — передумал Алексей. — Главное, чтоб совесть была чиста, перед ней и отчет надо держать. Нашла способ укусить, старая! А ведь я ей ровным счетом ничего плохого не сделал. Работаешь, стараешься, и вот пожалуйста — неблагодарность».

За окнами машины мелькали перелески, кружились поля, радующие в другое время светло-зеленым разливом колосившейся ржи или всходами яровых, но ничто, ни новая дорога, ни открывшаяся голубизна неба не могли сейчас интересовать Алексея Логинова. Пусто и горько было в груди из-за незаслуженной хулы. Другой, менее требовательный к себе человек, может быть, спокойней воспринимал бы письмо склочной старухи, а его оно выбило из колеи. И без того хватает неприятностей по деловым вопросам, а тут еще эти дрязги.