Николай Евдокимов - У памяти свои законы

— Ты где, Матвей?!

Он молчал. Она подождала, не ответит ли он, не дождалась и успокоилась, стала не торопясь одеваться.

Матвей притворился, что спит. Зинаида подошла, увидела, что он лежит с закрытыми глазами, поверила в его сон и сама легла неподалеку. Она тихо лежала, оберегая его покой. Но он был плохим артистом: ненатурально засопел, и она догадалась, что он разыгрывает ее, и сказала:

— Не обманывай, поехали давай.

Он приподнялся на локте, улыбаясь, посмотрел на нее.

— Что смотришь? Поехали...

— Поехали, — ответил он, а сам не двигался, непонятно смотрел.

Ей зябко стало от этого взгляда, она поежилась, поднялась с земли.

— Ну что ты в самом деле? Поехали!

— А мне одному-то и не подняться, — сказал он, — руку дай.

— Поднимешься, — ответила она, но руку протянула. Он ухватился за нее, дернул, и, вскрикнув, Зинаида упала на землю. Матвей быстро и ловко подмял ее под себя и прижался ртом к ее губам. Она мотала головой, дрыгала ногами, но вырваться не могла — Матвей был тяжел, был крепок мускулами.

Зинаида поняла, что не вырвется, затихла и, когда он оторвался от ее губ, сказала, тяжело дыша:

— Удушил, дурак, — не зло сказала и не испуганно, а спокойно, как жена надоевшему мужу. — Губы вытри, обслюнявился.

И Матвей обмяк, выпустил ее. Она поднялась, оправила платье, спросила:

— Едем или как?

— Садись...

До города они доехали молча. У рынка Матвей остановился:

— Дальше сама дотопаешь.

— Спасибочки за прогулку, — насмешливо сказала она. — Смотри не кувырнись.

— Не твоя забота, — буркнул он и покатил к себе домой.

Дома он успокоился; до поздней вечерней темноты приходили соседи смотреть коляску, и, когда наступила пора спать, Матвей будто уже и забыл о происшествии с Зинаидой.

Коляска понравилась соседям. Женщины, все как одна, высказали восхищение заботой Матвеева начальства, выхлопотавшего ему такой замечательный подарок. Мужчины тоже ощупали коляску со всех сторон и тоже одобрили ее с технической и практической точек зрения, но не единогласно. Иван Кошкин, шофер полуторки, бывший фронтовой танкист, сказал, что ничего хорошего в этой машине нет: очень она хрупка и несерьезна для взрослого человека. Вот в Америке, там такую утеху изобрели для инвалидов — закачаешься! Все автоматическое. Кнопку нажал — поехала, нажал другую — остановилась. Никаких дурацких баранок, одни кнопки. Тут же ящичек. Нажал — крышка открылась, на подносе выскочила закуска и выпивка. Даже кофий сам варится. Сервис это у них называется, хорошее обслуживание, значит...

— Не заливай, — сказал Матвей, — ничего такого в твоей Америке нету. Что, ты там был, что ли?

— А ты был?

— И я не был. А все же знаю — нету там таких чудес с кофеем.

— Дурак, — сказал Иван Кошкин, — там прогресс, там в полуторке кино даже есть. Нажал кнопку — и гляди. Удобство для водителя.

— А кино-то зачем? С этим кино в кювет свалишься. На дорогу смотреть надо, а не кино твое.

— Нету там кюветов, пойми. Там бетонка, гладкая как стол. Кнопку нажал, и машина мчится, сама управляется. Можно спать, кино глядеть можно, с бабой тары-бары балакать можно.

— Ну тебя, — сказал Матвей, — тебя послушать, так там вроде и капитализма нет, вроде нет эксплуатации человека человеком.

— Почему нет? — обиделся Кошкин. — Ты меня что, политически неграмотным считаешь, а себя шибко умным? И капитализм есть, и эксплуатация. А безработица? Знаешь, какая безработица! Есть города — никто не работает, фабрики стоят, заводы стоят, а миллионерам хоть бы хны, им наплевать, все равно денежки текут... Ты со мной не спорь, ты газеты читай.

— Эй ты, газетчик, — закричала со второго этажа жена Кошкина, — спать надобно, ночь уже. Слышь, что ли, кому говорю?

Вообще-то Иван Кошкин был задиристый мужик, спорщик, никому не уступал, пока не переговорит, но жены своей боялся и в словесные баталии с нею не вступал.

— Иду, — сказал он, похлопал Матвееву коляску, проговорил: — Не огорчайся, вещь, в общем, полезная. — И ушел.

Утром, приехав на работу, Матвей первым делом увидел Зинаиду. Она болталась по двору, хотя во дворе ей совсем нечего было делать. Он поставил коляску в укромный уголок, чтобы никому не мешала, и направился в мастерскую к своему рабочему месту. Зинаида стояла на его пути, он молча проковылял мимо...

На протяжении рабочего дня она появлялась в сапожной мастерской раз пять — без всякого дела. Болтала с приемщицей Верой Сергеевой, ловя Матвеев взгляд, а поймав, демонстративно уходила.

Вечером, когда он выезжал со двора, она вдруг возникла в воротах, сказала:

— Прокатил бы, Матвей, — и, не дожидаясь ответа, села в коляску.

— Ненормальная? — спросил он.

— Ага, родом такая.

— Вылазь!

— Не вылезу! Вези.

— Точно, ненормальная, — проговорил он и не стал больше разговаривать, поехал домой на большой скорости.

Но как ни быстро он ехал, все же, пока доехал до своей Овражной улицы, Овражная уже знала, что он едет с работы и везет бабу. Возле каждого дома их ждали любопытные и кричали со всех сторон:

— Добрый вечер, Матвеюшка! Здравствуй! Приветик!

— Это на тебя, нахальную, глядеть собрались, — сказал Матвей.

— Пусть глядят, от пригляда не растаю, — ответила она.

Он остановил коляску возле своего двора:

— Ну, приехали, мадама, до свиданьица.

Она засмеялась и долго не могла отсмеяться, очень ей отчего-то стало весело.

— Отродясь мадамой не была, спасибочки, воспроизвел, молодец, — и пошла за ним через двор к его комнате.

Мимо мужиков, играющих под черемухой в домино, мимо Варвары Кошкиной, кормящей собаку Альму обеденными остатками, мимо всяких других соседей, застывших на мгновение от любопытства и удивления. И всем им Зинаида без стеснения сказала «здрасте», и от всех тоже получила «здрасте».

Она вошла вслед за Матвеем в комнату и одобрила, как все тут хорошо приспособлено к Матвеевой инвалидности. И у топчана, на котором он спал, и у стола, за которым ел, и у кухонного табурета с керогазом — или вовсе не было ножек, или ножки были подпилены, чтобы не возвышаться особо над полом. Такая укороченная мебель была непривычна для постороннего взгляда, но для Матвея, конечно, хороша и удобна. Однако ж у топчана, подле окна, стоял нормальных размеров стул, Матвей подтолкнул его к Зинаиде:

— Присаживайся, гостья настырная.

— Спасибо, хозяин ласковый.

И села на этот стул, а Матвей сел на топчан.

— Ну что, — спросил он, — разговоры будем разговаривать или еще чем заниматься?

— Чем?

— Спрашивает! У мужика с бабой одни дела, известно какие.

— Напористый! — она засмеялась. — Это ты и раньше такой напористый был? Или только нынче преобразовался?

— От рождения такой, — в тон ей кокетливым голосом сказал Матвей. — Бывалоча, иду по деревне, а девки штабелями ложатся: направо — налево, налево — направо, или в дом зазывают: «Матвей, дорогой, заходи».