Николай Евдокимов - У памяти свои законы

— А это мой сын, — с печалью в голосе сказала Вера Александровна, — самый непутевый из всех моих сыновей.

— Мы знакомы, — сказал Михаил Антонович.

Нюрка покраснела и сказала:

— Здравствуйте.

Она боялась, что жестом, взглядом или интонацией он напомнит ей о давней ночи в маленьком домике на окраине города Косино. Но Михаил Антонович ничем не напомнил. Мысленно Нюрка поблагодарила его и пошла с Верой Александровной осматривать дом и сад. Однако у нее и у этого человека была общая тайна, и эта тайна словно бы объединяла их. Нюрка чувствовала на себе его взгляд и сама невольно искала его глазами.

Бориса Гавриловича дома не было, у него появилось страстное увлечение — рыбалка, он пропадал на реке целыми днями. Пришел он вечером, на солнечном закате, принес штук тридцать окуней, которых Вера Александровна тут же стала жарить на примусе во дворе.

Окуни шипели на горячей сковороде, в воздухе стоял рыбный дух, откуда-то притащились два ворчливых кота и пожирали окуневую требуху. Они выгибали сытые спины, перебрасывались друг с другом злыми репликами. С забора на них с трагической завистью смотрели две тощие немытые уличные кошки. Прибежал веселый лохматый пес Осман, прогнал и тех и других, улегся у ног Бориса Гавриловича кверху животом.

Спала Нюрка в отдельной комнате с окном, выходящим на куст жасмина, мутно дрожащий в темноте белыми угарными цветами. В полночь ударила шумная теплая гроза — по небу катался гром и рвалась на землю из черного мирового пространства белая молния. Нюрка подбежала к окну, высунулась на простор, скользкий дождь прыгал с крыши ей на голову, путаясь в волосах. Нюрка не боялась грозы, она с детства привыкла к таким явлениям природы, очищающим застоявшуюся оболочку земли.

Она видела, кто-то вышел на крыльцо и стоял, наблюдая красоту ночной грозы с ее шумовыми и световыми эффектами. Это был Михаил Антонович.

Нюрка не то чтобы испугалась его, нет, он нарушил ее полное уединение с разбушевавшейся стихией, и она отошла от окна, снова легла в мягкую постель, закутав мокрую голову сухим полотенцем. Она не слышала, но чувствовала дыхание человека, стоявшего на крыльце, смотрящего на ночную грозу.

Утром мужчины отправились на рыбалку и взяли с собой Нюрку. Она бежала впереди по мокрой траве в самостоятельном отдалении, боясь оказаться рядом с Михаилом Антоновичем, но все время смотрела на его неясное отражение в прозрачных лужах.

У местных, деревенских, жителей, расположивших свои дома по-над рекой, носящей имя Бездна, Борис Гаврилович выкупил на день лодку, усадил Михаила Антоновича за весла и скомандовал плыть по течению к рыбным местам. Михаил Антонович греб, сидя к Нюрке спиной, не снимая пиджака. Греб он умело, отваливаясь назад корпусом, не черпая, а пронзая воду веслами.

Плыли долго и заплыли в речную глушь к светлому дикому берегу с остатками давних костров. Нюрка выпрыгнула из качающейся лодки, поскользнулась онемевшими от неподвижного сидения ногами, засмеялась оттого, что упала, поднялась и стала бегать по мягкому лугу, вспугивая угревшихся на первом солнце бабочек и кузнечиков, беспричинно радуясь радости жизни и прозрачности утреннего света.

Потом она сидела возле старой, заплывшей смолой ели, смотрела, как мужчины, закинув удочки, неподвижно стоят над тихой водой, как коршун парит в белесом небе, как ветер и солнце играют с просыпающейся рекой.

Михаил Антонович первым поймал рыбу и засмеялся и обернулся к Нюрке, хотел что-то сказать, но не сказал. Он посмотрел на нее с забытой улыбкой и снова отвернулся.

Нюрка глядела на его спину, на крутой затылок, на руки, нанизывающие червя, на прямые стройные ноги в хромовых, обтягивающих икры сапогах и испытывала волнение и удовольствие от этого разглядывания.

Она подняла еловую шишку, бросила в Бориса Гавриловича и попала ему между лопаток, но Борис Гаврилович, застывший над удочками, даже и не заметил это. Нюрка подумала и бросила другую шишку в Михаила Антоновича. Шишка упала у его ног, он поднял ее, подбросил на ладони и, не обернувшись, кинул назад и попал в Нюрку.

Она хотела еще раз бросить в него, но не стала, пошла вдоль берега по скошенной траве. На свежем стоге сена, вдруг запахшем ее, Нюркиным, детством, она лежала, раскинув руки, а над нею летели птицы, облака, стрекозы и самолеты. Нюрка вспомнила, как отец возил сено с лугов на ферму, а она любила сидеть на возу и глядеть с вышины вниз на далекую землю. Мухи вились над задумчивой лошадью, пахло увядшей полынью. Отец шел рядом с телегой, поднимал голову, говорил:

— Нюр, а Нюр!

— Ау! — отвечала она.

— Не потерялась? Тама?

— Тута!

— Ну, гляди, аккуратней, — говорил он. — Уж больно ты высоко.

— Ага, у самого неба.

— Смотри, солнышко не задень, а то собьешь невзначай.

Она смеялась.

— Хочешь, сейчас собью?

— Ой, нет, не надо, — пугался отец. — Пусть светит.

Тогда, в детстве, солнышко казалось ближе и достижимей, и даже верилось, что если захотеть, то можно и вправду дотянуться до него. А сейчас солнце ушло в высоту, пока Нюрка росла, солнце с каждым днем, с каждым годом уходило все выше от земли в небесную глубину. В детстве человеку легко управлять всем миром и всей вселенной, однако с годами ему все труднее быть хозяином даже самого себя.

Нюрка устала глядеть в небо, повернула голову и увидела Михаила Антоновича. Он стоял, глядел на нее.

— Ой, — сказала она. — Испугали.

И отвела глаза, не стала смотреть на него — ей было трудно смотреть на него.

— Вот мы и встретились, — сказал он.

Она промолчала.

— Ты повзрослела.

— Конечно, — сказала она. — Прошло столько времени, а с годами люди не молодеют.

— Ты по-прежнему работаешь в трамвае? — спросил он.

— Вы забыли, я работаю на железной дороге. А трамвай, это было давно. Я, наверно, так и умру на своей пустой работе.

— Пустых дел не бывает, — сказал он.

— Бывают. И пустые, и скучные, всякие бывают дела... Я хотела бы что-нибудь делать своими руками...

— Поступай к нам на завод, научим.

— Правда? — спросила она.

— Конечно...

Она взглянула на него и отвела глаза. Она вдруг поняла, что боится смотреть на Михаила Антоновича не из-за стыдливого воспоминания, а потому, что этот человек ей нравится. И, поняв это, Нюрка рассердилась на себя и на него, встала, пошла прочь, к лесу. Он постоял, глядя ей вслед, и вернулся к своим удочкам.

А потом жгли костер, варили уху и пекли картошку. А Нюрка все время — и когда таскала сучья, и когда ела, и когда мыла закопченную посуду — чувствовала в себе ощущение и постоянную мысль, что Михаил Антонович ей нравится и что она не то чтобы хочет тоже ему нравиться, но все делает для того, чтобы ему нравиться, даже помимо своего осознанного желания. И двигается, и говорит будто бы с задней мыслью, хотя у нее и не было никакой задней мысли. Она боялась, что этот пожилой, седой человек подумает, будто она и вправду имеет какую-то заднюю мысль. Она устала от его присутствия и хотела вернуться домой, к Вере Александровне.