Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Теперь в колхозе все пытают друг друга. Что за Ингар такой, женат, не женат? Молодой или старый? Ах, у самого жена и сын. Соблазнитель какой! Старше ее! На сколько? На пять лет! Тогда ничего. Но вообще — не гарантия. Те, кто один раз развелся, могут и во второй. А что же Метыня? Всерьез? Ну, тогда дура. У самой Аусеклис как картинка. И ростом вышел, и умом, только ревнив не в меру. Но это не так уж и плохо. Жена может быть уверена, что муж к ней неравнодушен. А потом с этим Ингаром, ну с этим агрономом из того колхоза, как бишь его там, она еще встречалась? Ах, он приезжал? Она что, вызвала его, интересно, каким образом? Хотя теперь у всех телефоны, не проследишь. Один звонок — и вспыхнула искра в другом конце Латвии. Ах, даже незнакомы были раньше? Верно, верно, он уже работал, когда Мета поступила в академию. И надо же было ему припереться. И что Аусеклис? Стреляться, конечно, не будет. Не те времена, когда из-за ревности резались, кидались под колеса. В драку он тоже не полезет. Слишком солидный. Что и говорить, образцовый человек. Сооружай фундамент помощней и ставь на пьедестал. Внизу надпись: «Аусеклис, инженер, образцовый человек». Пусть смотрят и дивятся — какому самородку Метыня посмела наставить рога.

Что на этих курсах, как поставлено дело, никто ведь не знал. В распоряжении сплетников только и было, что случайно оброненная фраза:

— Твоя будто с цепи сорвалась.

Этими словами Аусеклиса уколол однокашник по институту. Приехал в хозяйство выпросить семена. Вырвался на денек с лекций. Кто его тянул за язык? Мужчины так не поступают. Даже когда действительно есть причина. Как знать, может, болтун этот в студенческие годы сам имел виды на Мету и получил вежливый отказ. А может, ляпнул просто так, без всякого злого умысла. Разве нельзя пошутить над порядочным человеком, пустить какой-нибудь забавный слушок? Сильному ведь не во вред — как с гуся вода.

Аусеклис в том же тоне отшутился. Правильно, мол, делает. Пусть женушка развеется. А то прикована к детским кроваткам, только и делает, что успокаивает, укладывает спать, рассказывает сказки.

Но Аусеклис был Аусеклис. Слова запали в память. Не то что в одно ухо влетело, из другого вылетело. Ранили глубоко и больно. Как можно так говорить о его Метыне! Неужели он не знает своей жены? Такой нежный, ласковый комочек, а выкатился из объятий — и сразу потянулся к другому? Инженер в своем разгоряченном воображении явственно ощущал того, чужого, кто пристает к его женушке. Его Мете-Метыне.

Но было ли это приставанием?

Всегда кто-то стоит или сидит рядом с кем-то. Иначе быть не может, когда люди собираются вместе. Им хочется поговорить, поспорить или просто вместе послушать других. Мета и Ингар были, как говорится, из одного оркестра. Стоило сесть на скамью академии, как тотчас к ним вернулся студенческий задор. Обоих словно кто-то под мышками щекотал. Словно то были не глава семейства и не мать двух детей, жена солидного мужа. В дни усовершенствования сидели рядом озорники, мастера на всевозможные розыгрыши. Шумные, смешливые. Сыпали остроумными репликами, задавали наивные вопросы со столь серьезной миной на лице, что остальные покатывались со смеху.

В каждом человеке сидит озорник. В ином — затаившись, как мышка в норке, пока раз! — и не вышмыгнет. Ингара в студенческие годы озорство загнало на столб. В центре города в вечерний час, когда по тротуарам еще прогуливаются люди. Ингар обещал товарищам по общежитию, что в течение десяти минут будет приветствовать каждого прохожего, сидя верхом на фонаре. Пятеро гуляющих закинули голову и прибавили шаг. Шестым оказался проректор академии. Поднял шляпу и любезно ответил на приветствие. Прошло всего восемь минут. Верхолаз сполз со столба и стал ждать, что принесет ему день грядущий. Проректор хранил молчание. Заговорил он только на выпускном вечере за столом:

— Приятно сознавать, что студенты оказывают преподавателям знаки уважения в любой ситуации, даже будучи выше профессорской шляпы.

Проректор лишь повернул свою шею в сторону Ингара. Но все вспомнили и поняли.

Восхождение на столб легло в золотой фонд студенческих шалостей. А профессорский жест — в собрание анекдотов о преподавателях: «…а профессор поднял шляпу и сказал «здрасьте!».

Мета в фонде студенческой классики ничего не оставила. Девичье обаяние туда не зачисляют. Хотя им, смеющимся и дразнящим, можно было бы наговорить тысячи благодарностей. За то, что дарили хорошее настроение, когда небо заволакивало тучами.

Мета и Ингар на курсах являли собой идеальное содружество. Никакого соблазна приближаться к рубежу, за которым подстерегает опасность. Они дурачились. И в этом отношении прав был старый приятель:

— Твоя словно с цепи сорвалась.

Понимай, как хочешь. Муж, у которого жены нет дома целую неделю, может додуматься черт знает до чего.

Не исключено, что приятель вовсе не хотел подпускать Аусеклису шпильку и не мстил Мете за отказ. Он лишь попытался в двух словах передать царившее в академии настроение, когда собираются вместе выпускники разных лет, чтобы на скамье родной альма-матер расслабиться и тряхнуть стариной.

В очередное воскресенье Мета приехала домой. Аусеклис старался себя сдерживать, упреки подавал в обертке любезностей. Нервозность мужа, однако, выдала себя при первом же слове «Мета». Куда девалось ласковое — Метыня!

Мелкая соринка попала между ними, царапала.

Мета вернулась в академию притихшей.

Ингар высказал предположение на всю аудиторию:

— Одно из трех. Или муж замучил любовью. Или, напротив, был слишком сдержан. Или же — напроказничал.

И под всеобщий смех жизнь на курсах снова вошла в свою колею.

Другим казалось, что Мету угомонила Ингарова буйность. Когда двое соревнуются, кто кого перешумит, один должен сдаться.

Курсы закончились. И как неизменно бывает в таких случаях, всем хотелось еще раз когда-нибудь собраться вместе, чтобы снова раздуть огонь в походном костре. Но обычно редко когда это удается. Каждый, словно зубчатое колесо, попадает в свой механизм, а вырваться из него почти невозможно.

Ингар, беспокойная душа, правда, позванивал кое-кому. Здравствуй. Привет. Несколько слов посредине. И на этом кончалось. Пробовал связаться и с Метой.

— Приболела.

Через пару недель то же самое.

— Все еще болеет.

— Что-нибудь серьезное? — допытывался Ингар у конторщиц.

— Да, температура держится.

— Сколько времени?

— Скоро будет три недели.

— И что врач?

Ни то ни се. Пусть, говорит, полеживает. Со временем пройдет. Наверное, грипп такой затяжной. Теперь ведь всякие вирусы ходят.

Ингару хотелось Мету приободрить. По телефону нельзя было. Главное средство сообщения современности Мета и Аусеклис не признавали.