Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

Хиль покачал головой.

— Я мало знал вашего покойного супруга, донья Лена, но думаю, что он бы вас не бросил.

— Нет, бросил бы, — повторила Элена с убеждением. — Я ведь совсем не то, что было нужно Херардо. И он это видел с самого начала. — Она поколебалась и добавила: — Вы знаете, у него была другая женщина.

Хиль опять почувствовал неловкость.

— Откуда вы взяли, что у него была женщина? — проворчал он. — Интуитивные догадки?

— Какие там догадки, — печально усмехнулась Элена. — Эта женщина гостила на кинте, когда я была в Рио… Не знаю, долго ли. Она оставила мне записку.

— Записку, вам? — Хиль удивленно посмотрел на нее. — Но если у нее действительно было что-то с доном Херардо, то… кто же в таких случаях пишет записки жене! По-моему, это доказывает как раз обратное…

Элена сидела задумавшись.

— Не знаю… Это могло быть чем хотите — и хитростью, и даже… ну, желанием показать, что ей вообще нечего меня бояться — как соперницы, что ли. Не знаю, Хиль. Женщину иной раз трудно понять.

— А что было в этой записке, донья Лена? — спросил Хиль.

— О, — Элена усмехнулась немного пренебрежительно, — она воспользовалась какими-то моими вещами для верховой езды и сообщила мне об этом. С извинением, что позволила себе забраться в мой гардероб. Впрочем, все очень вежливо: «Уважаемая сеньора Бюиссонье» и так далее. Надо отдать ей справедливость, другая написала бы: «Дорогая сеньорита Монтеро».

— Очевидно, дон Херардо не счел нужным посвящать ее в… обстоятельства вашего брака. Это лишний раз доказывает, что между ними ничего не было.

— Не будьте наивным, Хиль! Садовник проговорился однажды, что после отлета Херардо — в тот же день вечером — на кинту приезжала какая-то особа, спрашивала о нем. Он не хотел ничего говорить, но я поняла из некоторых его слов, что она была в смятении, узнав о его отъезде. Понимаете теперь? Сложите все это вместе, и тут даже отгадывать ничего не придется.

— Ну… не знаю, — проворчал Хиль. — Конечно, она могла его преследовать, навязываться ему… Но если он сам говорил ей о вас, как о своей жене… Вы меня простите, донья Элена, я пытаюсь объяснить ход моих рассуждений… Так вот, если он ничего такого ей не сказал, то он, значит, и не хотел вам изменять. Вы говорите — женщину понять трудно, но мужчин-то уж я в таких делах знаю, поверьте мне. Нет, я склонен думать, что вы здесь ошибаетесь…

Он помолчал, потом спросил:

— А по ее подписи вы никак не смогли бы установить, кто она такая? Может быть, вам приходилось слышать от мужа эту фамилию раньше… В конце концов, друзья не друзья, но знакомые-то у него были?

Элена пренебрежительно пожала плечами:

— Подпись! Что мне говорит ее подпись? Какая-то Дора Б. Альварадо — никогда в жизни не слышала…

— Как — Дора Альварадо? — Хиль выпрямился, с изумлением глядя на Элену. — Альварадо?

— Ну да, — та недоуменно кивнула. — Альварадо — это я хорошо запомнила, еще бы. Очень четкая подпись. А что, вы ее знаете? Вы… Это действительно ваша знакомая?

Хиль в растерянности встал и прошелся по комнате, ероша волосы.

— Вы ее знаете, Эрменехильдо? — уже встревоженно спросила опять Элена.

— Ну… Как сказать… Не совсем, то есть я знаю одну Альварадо-Дору, да, Дорой ее звать. Дора Беатрис. Но… это совсем молодая девушка, лицеистка, и вообще…

Он пожал плечами и, нахмурившись, уставился куда-то в угол.

— Дора Беатрис? — медленно повторила Элена. — Да, там так и стояло — Дора Бэ. Значит, вы ее знаете…

— Я не сказал, что я ее знаю, каррамба! Мало ли на свете Альварадо! Мало ли на свете девчонок, которых зовут Дорами! И это ваше «Бэ» тоже ни о чем не говорит — это может быть и Бланка, и Барбара, и Брихида… Подумаешь, доказательство!

Элена ничего не ответила. Хиль покосился на нее и вдруг подумал, что глупо ему лезть на стенку и доказывать недоказуемое, и главное — чего ради? Что это изменит?

Как будто ей легче будет, если она поверит, что речь идет не о Беатрис. А на самом деле именно о Беатрис идет речь, это совершенно ясно — нужно только вспомнить, что говорил тогда Ретондаро. Как раз в это самое время, когда Бюиссонье умер, у маленькой Альварадо произошла какая-то трагедия. Какая — теперь ясно. Да и что в этой истории такого неправдоподобного, чтобы непременно искать какой-то другой ответ? Ровно ничего, кроме разве странного совпадения, сделавшего его, Хиля Ларральде, знакомым и той, и другой стороны. Но даже и в этом совпадении, если подумать, нет ничего странного: мир тесен, а Буэнос-Айрес — тем более.

— А вообще-то вы, может быть, и правы, — сказал он, снова усевшись в кресло напротив Элены. — Может быть, это и есть та самая Альварадо… Кто знает.

Элена молчала, глядя в сторону, и вертела в пальцах надетый поверх платья крестик. Движения ее руки что-то Хилю напоминали, мешали думать. Потом он вспомнил — этот самый крестик, гладкий, матового золота, был на ней в тот вечер два года назад, когда она впервые рассказала ему о своем замужестве. И платье, кажется, было какое-то похожее. Тоже закрытое и тоже черное. Задним числом можно счесть за предзнаменование. Глупости какие лезут в голову, прямо удивительно…

— Расскажите мне об этой женщине, — тихо сказала Элена, не глядя на него.

— О ком? — глупо спросил Хиль, чтобы выиграть время неизвестно для чего.

— Об этой Альварадо, вы же понимаете!

— Ах, о ней… Ну, я ведь так близко ее не знаю… Это совсем молодая девчонка, сейчас ей, должно быть, лет… восемнадцать, девятнадцать. Я с ней когда познакомился, она еще была в лицее.

— Да? — Голос Элены прозвучал небрежно, почти рассеянно. — Вот как, в лицее. Значит, она из состоятельной семьи?

— Я не сказал бы, — подумав, ответил Хиль. — Семья у нее, очевидно, была когда-то состоятельной, но сейчас, насколько я знаю, нет. Ее отец преподавал в университете… до Перона.

Элена помолчала, вертя крестик еще быстрее, и потом заговорила торопливо, словно сообразив вдруг, что молчать нельзя:

— Вот как, профессор из университета, это интересно, а она сама… Я хотела сказать, — вы были с ней знакомы, то есть знакомы сейчас, — она интересна как человек? Ну, вы понимаете — интересно вам с ней говорить? Вообще разговаривать? Наверное, она все это знает — литературу, всяких знаменитых писателей?

— Интересна ли она как человек? — медленно повторил Хиль. — Хм, это зависит — что понимать под интересностью, для меня это не обязательно сводится к начитанности. Самые интересные разговоры в моей жизни мне пришлось вести несколько лет назад с одним стариком, сторожем в Пергамино, а он был неграмотным. А еще ближе — извините за сопоставление — с вами мне очень интересно говорить, донья Лена, хотя я вовсе не уверен, что вы отличите Сервантеса от Кеведо… Да меня и самого это не интересует. Так что я просто затрудняюсь ответить на ваш вопрос относительно Дориты. Вообще-то она, очевидно, начитанна… Девушки в таких семьях обычно получают хорошее образование. Но как раз это меня в ней никогда не привлекало… Тем более что и встречаться и разговаривать нам приходилось, в общем, не так уж часто. Я знаю, например, что она любит музыку и, наверно, способна говорить о ней интересно, но сам я в музыке ничего не смыслю. То, что интересовало меня, обычно не интересовало ее, и наоборот. Болтать с ней было приятно… Я тоже говорю «было», потому что не видел ее уже почти два года. Да, с ней было интересно, но как-то… как бы вам сказать — как с забавным ребенком, что ли. Я над ней больше подшучивал, она очень мило обижалась. В ней было тогда что-то детское. Я ее еще называл «инфантой»: у нее оказалась куча знатных предков. А всерьез я ее как-то не принимал.