Илья Шнейдер - Записки старого москвича

— В милицию. Прописывать, — ответил он равнодушным голосом.

Это было смешнее, чем тревожные звонки в кригеровской квартире. Я присоединился к нему.

Едва мы свернули в Ржевский переулок, как с двух противоположных тротуаров от стен отделились черные фигуры и, нацелив на нас винтовки, закричали:

— Руки вверх! Подходи один налево, один направо!

Мы подчинились, и фигура приткнула острие штыка к моей груди:

— Кто такие?

Я объяснил и добавил:

— Хорошо, что вы хоть штыком в пальто тычете, а вот ваши товарищи в соседнем переулке прямо в упор стреляют…

— Какие товарищи? Где?

— В Скарятинском…

— Чудак! Какие же это товарищи! Там большевики.

— А вы кто? — спросил я.

— Мы юнкера.

Тут мне стало ясно, почему солдаты стреляли в меня.

На юнкерах поверх защитных гимнастерок и брюк были надеты черные штатские пальто с каракулевым воротником и шапки «пирожком» из того же меха. Я был одет точно так же… Понятно, что солдаты приняли меня за юнкера, прошедшего через посты большевиков и теперь пробирающегося с какой-то целью обратно.

— Куда вы идете? — спросил юнкер.

— Домой на Арбат.

— Сейчас большевики ведут пулеметный огонь с Кудринки вдоль Поварской. Как замолкнет стрельба, сигайте через улицу на ту сторону.

Кажется, что, когда наступила тишина, я в два шага перемахнул через Поварскую. Перемахнул, не сознавая, что пронесся между двух миров, расколовших отныне на две части земной шар.

На углу стояло много юнкеров. Они обступили меня. Узнав, что я иду на Арбат, один из них сказал мне:

— Если пойдете налево, дойдете. Только не забудьте выйти на Арбат первым налево Годеиновским переулком. Если пойдете прямо, там неизвестность. Утром район был в наших руках, а сейчас мы ничего не знаем. Пойдете направо, попадете в расположение большевиков.

«Как в сказке», — подумал я и повторил:

— Мне нужно на Арбат.

— Тогда идите налево, но не забудьте свернуть в первый переулок, в Годеиновский.

Ко мне подошел безусый юнкер.

— Вы идете на Арбат, — сказал он, — у меня в Спасо-Песковском переулке живет невеста. — Спазм сжал ему горло и изменил голос: — Она три дня ничего не знает обо мне и, может, думает, что я убит. Прошу вас, отнесите ей эту маленькую записку. Тут только несколько слов, что я жив…

Я сказал, что в такое тревожное время очень трудно проникнуть в чужие дома, но он настойчиво просил, я взял записку и вошел в темноту, все время думая о том, чтобы разглядеть поворот в Годеиновский переулок.

«Не забыть свернуть в Годеиновский…» — сверлила мысль, сформировавшаяся в беззвучные слова. Вдруг в тишине тревожно раздался приближающийся цокот копыт, пробивавших легкий покров снега на булыжнике. Кто-то ехал верхом. Я остановился и нагнулся, выгребая снег из калоши. Очевидно, верховой резко осадил лошадь, потому что она прогремела подковами, заскользившими по мостовой.

— Кто идет? — прозвучал голос, в котором слышался испуг.

Я ответил. Лошадь осторожно двинулась вперед, и я разглядел седока в студенческой шинели и с повязкой Красного Креста на рукаве. Он подъехал ко мне.

— Чего вы людей пугаете? — сказал я.

— Я сам испугался. Мне показалось, что вы припали на колено и целитесь в меня из ружья…

— Я поправлял калошу.

— Мне надо выйти Годеиновским переулком на Арбат, — нарушил я неловкое молчание.

— Так вы же прошли Годеиновский! Идите назад!

Я проглядел в темноте поворот. Возвратившись и войдя в переулок, я увидал вдали невероятную картину: Арбат светился каким-то розовым светом, необыкновенным для той темноты на улицах, к которой мы привыкли за эти дни.

На углу Арбата я наткнулся на группу солдат, сидевших вокруг костра, а в мое пальто снова уткнулся штык одного из стоявших. Но я все смотрел на электрические фонари, горевшие по всему Арбату. Потом разглядел две красные нашивки углом и череп на рукавах солдатских шинелей.

— Вы кто? — спросил я.

— Ударный батальон. Сегодня прибыли из Петрограда. По всему Арбату стоим.

— Мне нужно пройти к своему дому. Я болен.

Действительно, я едва держался на ногах.

— Ступайте. Только на каждом углу вас опять будут останавливать. Да как бы не подстрелили.

— Дайте мне сопровождающего.

Старший подозвал молодого солдата, и тот довел меня до ворот нашего дома. Поблагодарив его, я дал ему какую-то денежную бумажку и попросил занести по адресу врученную мне записку.

Посреди нашего двора на снегу чернело что-то продолговатое. Подойдя ближе, я увидал открытый гроб. Ветер шевелил белую косынку сестры милосердия, и снежные пушинки не таяли на ее лице.

Все дни, пока шли бои, продолжал стоять во дворе гроб. На улицах Москвы, где шла битва за жизнь, носилась смерть, но хоронить людей было невозможно.

Я узнал, что все павшие борцы и случайно убитые на улицах отвезены в морг университета на Моховой. На другой день я пошел туда. Стрельба стихла. На тротуарах местами лежал слой толченого кирпича, и в домах краснели пробоины от снарядов.

В Анатомическом театре университета убитые лежали на мраморных скамьях обнаженными. У юноши с необыкновенно красивыми чертами лица чернела во лбу ровная круглая точка. Широко раскинув руки и ноги лежал богатырь с такой же точкой между бровей. Их было много, погибших борцов Октябрьской революции, сражавшихся на стороне большевиков. Я обошел все скамьи и, снова вернувшись к юноше и богатырю, долго простоял около них. На улицах было совсем тихо. Говорили, что во избежание дальнейшего кровопролития заключено перемирие между Военно-революционным комитетом большевиков, одержавшим повсюду победу, и полковником Рябцевым, командующим силами Временного правительства, уже арестованного в Петрограде. Наутро я снова пошел в морг.

Павшие борцы по-прежнему лежали там, но уже одетые и уложенные в гробы. Кто-то из служителей наивно перестарался: на всех убитых бумажные церковные венчики обрамляли лоб. В сложенных на груди руках белели «паспорта», которые вкладывают покойникам при отпевании. Венчик прикрыл круглую точку на лбу юноши и еще более оттенил своей белизной темное отверстие между бровей богатыря.

Все эти дни я искал в самом себе что-то неосознанное, неведомое, но существующее и страшно нужное… Мы были политическими несмышленышами, но общение с Аванесовым приоткрыло мне глаза, заставило иначе воспринимать происходящее вокруг, и я ощущал какое-то смятение оттого, что из-за болезненного состояния и личных тревог оказался в стороне от событий.

Штаб Красной гвардии разместился в занятом большевиками здании Александровского военного училища.

«После драки кулаками не машут», — подумал я, но пошел в штаб, так как слыхал, что запись в Красную гвардию продолжается.