Илья Шнейдер - Записки старого москвича

Можно ли было тогда себе представить, что придут страшные годы фашистского нашествия и что этот боевой мальчик, которого Луначарский ласково называл Тотошкой, геройски погибнет в жестоком бою и имя его будет нанесено золотыми буквами на мраморную доску в Центральном доме литераторов среди имен других писателей, павших на фронтах Великой Отечественной войны?

В сентябре 1943 года в рядах черноморских моряков-десантников шел в первом броске на занятый немцами Новороссийск и лейтенант Анатолий Луначарский, талантливый молодой писатель. Командование не разрешило ему участвовать во втором, столь же опасном броске, но он высадился с десантом и был убит прямым попаданием снаряда.

Второй случай был в Наркомпросе. Кто-то из писателей вел с Луначарским беседу в его кабинете, когда в приемной поднял скандал один из посетителей, оскорблявший секретаря, шумевший и кричавший так громко, что не помогали обитые войлоком и клеенкой двери наркомовского кабинета, вдруг распахнутые Луначарским, появившимся с бледным и серьезным лицом на пороге…

Все смолкло. Но расходившийся хулиган не унимался. И тут сорвалась с петель дверца, за которой бушевал вулкан. Луначарский загремел голосом необычайной силы и тут же приказал вызвать милицию и арестовать буяна.

В своих выступлениях перед любой аудиторией Луначарский никогда не терялся, но никто не сказал бы, что большинство своих речей он произносил экспромтом, настолько они были ораторски искусно построены. В его речах всегда была огромная эрудиция, блеск красноречия и зажигательная экспрессия.

Только однажды я видел Луначарского растерявшимся перед аудиторией, но это смущение было вызвано не совсем обычным и несколько неожиданным фактором: Айседора Дункан имела пристрастие к собственным ораторским выступлениям перед публикой во время своих спектаклей или по окончании их. Во время перевода ее длинных речевых периодов, опираясь рукой на мое плечо и входя в азарт, она все чаще и все сильнее хлопала этой рукой по моему плечу, приговаривая:

— Sagen sie! [9] Скажите! (нем.) .

Несколько раз в эту переделку попадал Луначарский. На одном торжественном вечере в филиале Большого театра мы очутились на сцене все трое. Переводил Луначарский. Я попытался уйти, но Дункан крепко держала нас обоих за руки. Вдруг она жестом трибуна сбросила с себя красный плащ, обвивавший ее поверх туники, и накинула его на Луначарского, одетого в пиджачный костюм, никак не гармонировавший с этой яркой тканью, которой Дункан быстро задрапировала его, как плащом римлянина.

Луначарский смешался, умолк, затем попытался продолжить перевод и, наконец, неловко выпутавшись из цепкого шелка и шепнув мне: «Продолжите, пожалуйста…» — быстро исчез со сцены.

В те годы фракция большевиков — работников искусств насчитывала всего 18 человек, а остальная масса еще не была охвачена ни политическим воспитанием, ни единым руководством. Правда, уже существовала единая профессиональная организация, так как маленькие профсоюзы оркестровых музыкантов, артистов частного балета и другие влились в объединенный профсоюз работников искусств, но большинство этой творческой массы не было даже членами союза. Однако предстояли первые выборы в Московский Совет, и актив этой массы, старейшие артисты Большого и Малого театров — О. А. Правдин и В. В. Осипов, кинорежиссер В. В. Чайковский, театральные деятели В. И. Никулин (отец писателя Льва Никулина), П. П. Лучинин, Н. Ф. Балиев и многие другие — организовали фракцию беспартийных, избрав меня ее секретарем. Никаких политических задач фракция перед собой не ставила, да и вообще мы, руководители этой трехтысячной неорганизованной массы, смутно представляли себе какие бы то ни было цели и задачи. Собиралась фракция на заседания в театре «Летучая мышь», где ораторы, гордые сознанием пришедшей свободы собраний и слова, выступали один за другим, упиваясь своим красноречием и часто теряя в потоке слов первоначальную мысль и какой бы то ни было смысл своего выступления. Приходилось потом часами сидеть над протоколами заседаний, чтобы втиснуть эти рыхлые записи пустых речей в рамки каких-то кратких и осмысленных тезисов. Но на следующем заседании члены фракции радовались, как дети, слушая протокол со своими речами.

На первых выборах депутатов в Моссовет от работников искусств было выставлено 5 кандидатов, по одному делегату на каждые 500 человек избирателей. В списке стояли А. В. Луначарский, О. А. Правдин, В. В. Осипов, В. В. Чайковский и я.

В Большом театре было очень холодно; не только собравшиеся, но и мы, сидевшие в президиуме, который возглавлял А. В. Луначарский, были в шубах. На Луначарском была черная доха из какого-то собачьего или окрашенного волчьего меха. Согревая подбородок, он прятал в воротник аккуратно подстриженную бронзовую бородку и время от времени снимал золотое пенсне.

Голосовали сразу за весь список, но так как избирателей пришло всего 500 человек, то избран был один Луначарский.

На собрании, которое он вел как председатель, мы сидели рядом с ним за столом на авансцене, и я передал ему свернутое в трубку либретто «Золотого короля».

— Что это? — спросил он. — Материалы собрания?

— Нет. Совсем другое. Если у вас будет время, прочтите дома…

Он кивнул головой и сунул трубку в глубокий карман дохи. Недели через две ко мне ворвался толстый Элиров:

— Что же ты сидишь дома? Да еще так спокойно? — кричал он.

— А разве что случилось? — встревожился я.

— Случилось! Министр изящных искусств написал о нем статью, а он сидит себе дома! — выходил из себя красный и задыхающийся Элиров.

— Какой министр? О ком? Какую статью? — в свою очередь вышел из себя я.

— Луначарский! Министр изящных искусств и народный комиссар просвещения — это одно и то же! Написал о тебе! Статью о «Золотом короле»…

— Вот! — захлебнулся Элиров, потрясая сложенным номером органа Наркомпроса «Вестник театров».

Я развернул номер. Действительно, там была напечатана небольшая статья Луначарского «К вопросу о репертуаре», где говорилось и о «Золотом короле».

«…Третьей порадовавшей меня пьесой является либретто товарища Шнейдера под названием «Золотой король».

Это либретто переслано мною дирекции Большого театра, от которого я и жду ответа. Я не знаю, правильно ли рассчитывает тов. Шнейдер, что либретто полностью подходит под «Поэму экстаза» Скрябина, но само по себе оно превосходно. Тема его как нельзя более проста; это борьба трудящихся масс с золотым кумиром и победа над ним. Оно разработано ярко, живописно, в лучшем смысле этого слова, балетно и феерически.

Когда я представлял себе эти сменяющиеся сцены подавленного труда циклопического создания, которые могли бы дать повод для таких великолепных комбинаций напряженных человеческих тел и громадных углов, — постепенно складываются в монументальную постройку эти картины леса проклинающих рук, поднимающихся к золотому кумиру и в бессилии падающих, как плети, эти растлевающиеся и падающие тела, с другой стороны, вакханалия пиршества и разврата вокруг золотого идола, всю эту пляску тщеславия, чувственности, порока и самодовольства, а потом сцену крушения чудовищной золотой культуры в разъяренных волнах моря человеческих тел, уже выпрямившихся, ринувшихся на борьбу за свою свободу, и, наконец, светлый праздник труда с сияющим танцем девушек, юношей и детей. Зрелище, поставленное с настоящим режиссерским искусством, превратило бы этот балет в один из любимейших спектаклей нашего пролетариата, который как в Москве, так и в Петрограде сильно чувствует прелесть балета с его бросающимся в глаза мастерством, с его подкупающей грацией, с его ласкающей красотой.