Илья Шнейдер - Записки старого москвича

Не знаю, был ли наш студент дружинником, принадлежал ли он к какой-либо революционной партии, действовал ли он по заданию или побуждаемый горячей кавказской кровью, как и мои бакинцы, но, увидев выезжавший взвод, он заволновался:

— Эх, понимаешь, упустили… Поехали на Пресню… Эх, понимаешь, надо было сразу… Теперь будем ждать.

Мы замерзли. И вдруг снова задребезжал звонок. Студент положил дуло парабеллума на рукав и серьезно взглянул на нас:

— Мальчики! Понимаешь, если мы не убьем, нас сейчас убьют… Стреляй хорошо. Выстрели — отбегай назад, сюда прячься… Он высунулся за раковину, прицелился и выстрелил. Мы, позабыв все инструкции, вырвались из-за дощатого укрытия и беспорядочно дали несколько выстрелов.

Взвод драгун был в раскрытых воротах… Одна лошадь, прянув, вынесла драгуна из ворот и поскакала к площади. Другая дыбилась впереди без седока. Один драгун лежал на снежном тротуаре. Студент крикнул нам:

— Мальчики, бегите! — и выстрелил.

Мы вбежали в проезд, находившийся сзади раковины и выходивший на мостовую бульвара. По бокам проезда стояли два каменных сооружения наподобие иконостасов — с большой иконой на каждом. В глубине проезда виднелась церковь. Мы бежали все дальше, сворачивая в переулки. Студент остался и стрелял… Мы его не знали и никогда больше не видели.

Каждый раз, когда, спустя годы, я проходил мимо здания Камерного театра (ныне театр имени Пушкина), выстроенного рядом с этим проездом, я смотрел на сохранившиеся еще тогда каменные иконостасы и вспоминал нашего горячего и храброго командира, вдруг увидевшего наши побледневшие детские лица и строго отославшего нас обратно в жизнь, оставшись, быть может, один на один со смертью.

На другой день я с моим значительно более старшим другом, которого все называли Соедичем, опять улизнул на улицу. Мы шли по шумевшей Тверской к Страстной площади, Соедич был в офицерской форме прапорщика.

На площади было людно. Одни, подняв головы, смотрели на колокольню монастыря, где виднелся тупорылый пулемет, другие скопились у памятника Пушкину и на углу возле аптеки.

В центре площади стояли два орудия, повернутые дулами в ту часть Тверской, которая вела к Александровскому (ныне Белорусскому) вокзалу. Около пушек стояли солдаты и похаживал офицер. Совсем близко к орудиям, против их жерл, толпилось много женщин в платочках и шалях. Кто-то из них засмеялся. Солдаты поглядывали на них миролюбиво и перекидывались словами…

— Неужто станете в нас стрелять? — пряча подбородок в платок и прихорашиваясь, спрашивала какая-то черноглазая.

Солдаты потопывали замерзшими ногами… Офицер продолжал похаживать взад и вперед. Женщины придвинулись ближе. Морозило.

Вдруг послышался быстро приближающийся звон колокола, и на площадь с Тверской влетели две длинные конные линейки пожарной команды. На последней линейке развевался красный флажок…

Площадь зачернела от людей, бросившихся со всех сторон навстречу пожарным и восторженно кричавших «ура», приветствуя красный флаг и переход пожарных на сторону революции.

Разбрасывая снег, богатырские лошади пожарной команды промчали линейки вокруг площади и остановились. Пожарные соскакивали со своих деревянных диванов на площадь. К ним устремились люди… Нам было плохо видно, что там происходит, но внезапно люди ринулись в разные стороны, послышался какой-то сильный шуршащий и длительный звук, и кверху взметнулась взлетевшей ракетой светлая стеклянная струя… Включив брандспойты в уличные колодцы, пожарные ударили по толпам сильными ледяными струями…

Все это произошло быстро, почти мгновенно. Люди, спасаясь от обжигавших их на морозе и сбивавших с ног крепких водяных жгутов, бежали через площадь прямо к пушкам… И вдруг офицер крикнул:

— Огонь!

Я видел и слышал его хриплый выкрик, но ничего в первую секунду не понял, настолько это было невероятно, чудовищно и беспричинно.

Со страшной силой лопнул и раскололся в ушах залп.

Охваченные ужасом, сталкиваясь с другими бегущими вместе с нами, мы неслись с площади в противоположную часть Тверской, где спокойно стояли и ходили люди. Этот резкий переход от пережитого ужаса к какой-то другой, обыденной обстановке ощущался так ошеломляюще, как будто нас вдруг накрыли стеклянным колпаком… Мы свернули в еще более тихий и пустынный Глинищевский переулок, в котором над одним из подъездов свисал, застыв без движения, большой белый флаг с красным крестом.

Постояв немного, придя в себя и поняв страшную ошибку, заставившую принять красный флажок пожарной команды Тверской полицейской части за символ единения с народом, поняв даже, как с испуга от ринувшихся к пушкам толп обезумевший офицер выкрикнул паническую команду, мы, дрожащими от волнения голосами объясняя все это друг другу, вышли обратно на Тверскую и повернули налево к дому.

После стойкого сопротивления рабочих-дружинников Декабрьское восстание было подавлено. Лейб-гвардии Семеновский полк, выпестованный Петром Первым на берегах тихой Яузы в Москве, прибыл из Петербурга в Москву, чтобы навеки похоронить здесь свою былую славу, запятнав ее благородной кровью бойцов первой русской революции.

Машинист Казанской железной дороги Ухтомский, рискуя взрывом паровозных котлов, на небывалой скорости вывел из Москвы под пулеметным обстрелом поезд с оставшимися в живых дружинниками.

Стены маленьких будок стрелочников, убогих домиков и скромных дачек железнодорожников стали «стенами коммунаров», около которых семеновцы расстреливали подряд выведенных из домиков их обитателей.

Так же был расстрелян и Ухтомский, мужественный образ которого навсегда запечатлен в истории русской революции. Мрачно шагнули в историю его палачи — полковники Мин и Риман.

Искусство в семье. — Дружба. — Опера на дому. — Опера Зимина. — Первый репортаж. — Две страсти. — Оскорбление его величества. — Петровский стрелец и красноармеец. — Ошибка в «Чапаеве».

В нашей большой разветвленной семье было немало людей, приобщенных к искусству, — поэтесса, оперная певица, композитор, пианистка, балерины, дирижер, певец, виолончелист, опереточная примадонна, военный капельмейстер, импресарио, пластические танцовщицы, искусствовед, скрипачка, художник, эстрадный актер, конферансье, либреттист, автор малых форм, журналисты… Но в детстве мне не привелось никогда видеть настоящего писателя, а я почему-то так стремился к этому.