Виктория Ростокина - Принцессы на обочине: Дворец на двоих

— Вроде бы.

— Теперь представь, что в дырочку вставлен карандаш. Грифелем, естественно, наружу. Представила?

— Да. — Наташе стало смешно.

— Теперь иди, и чтоб кончик карандаша рисовал в воздухе восьмерку, лежащую на боку.

— То есть знак бесконечности?

— Совершенно справедливо. Давай, вперед.

Наташа сделала несколько шагов, извиваясь и едва не давясь от смеха.

— Плечи пусть не дрыгаются. Они должны плыть ровно, по одной прямой, а двигается только карандашик и дырочка. Научишься — все мужчинки твои. И тот, который до гроба любимый, — тоже.

Наташа, закусив от усердия губу, прошлась, стараясь тщательно выполнить указания.

И тут же молодой парнишка, торговавший с рук книгами, бросил ей вслед реплику:

— Девушка, вашей маме случайно зять не нужен?

Она обернулась на ходу, не прерывая упражнения:

— Моя мама очень разборчива!

Наставница и ученица переглянулись — и одновременно расхохотались во все горло.

И, будто они послали окружающим какой-то неуловимый импульс, люди вокруг них тоже начали смеяться.

Смеялись торговцы.

Смеялись покупатели.

Смеялись ротозеи.

Хохотала вся Тишинка — студенческий рай.

А виновницы всего этого веселья победоносно вышагивали средь толпы, выписывая воображаемыми карандашами перевернутую восьмерку — знак бесконечности.

Андрей, видно, дома так и не появлялся: обед, приготовленный Наташей, остался нетронутым.

Некому было продемонстрировать новое платье и новую походку.

Однако на душе у Наташи не было так тяжело, как утром. Внутри у нее что-то разрядилось. Как будто там, после долгого томления, наконец сверкнула молния, пророкотал гром, пролился благодатный ливень, и теперь было свежо, чисто и солнечно.

Девушку переполняла какая-то новая энергия. Хотелось двигаться: бегать или танцевать.

Но лучше соединить приятное с полезным: вместо танцев Наташа пошла мыть лестницы.

Глупо, конечно, но отправилась она прямо в новом платье-чулке: очень уж не хотелось расставаться с обновкой. Она уж постарается работать поаккуратней.

Ведро и швабра — вот поистине реквизит для роли Золушки. И Наташа начала свой танец на лестничных клетках.

Раз-два-три, раз-два-три — в ритме вальса.

Раз-два-три, раз-два-три — где там мой прекрасный принц?

Раз-два-три, раз-два-три — сейчас выкатится тыква и превратится в карету.

А новое платье у нее уже есть — не хватает только хрустальных башмачков.

Наташа кружилась с тряпкой возле равнодушно молчащих дверей квартир. Они были разные, как люди.

Одни — простенькие, фанерные. Другие — бронированные. Эти стояли на военной службе: они бдительно охраняли неприкосновенность границ территории, принадлежащей хозяевам.

Третьи — неженки-мерзлячки, утепленные стеганой обивкой.

Четвертые — недоверчивые и подозрительные, с глазком.

Были и страдальцы с отщепленными краями, обвалившейся у косяков штукатуркой, снизу обляпанные грязью: видно, жильцы, имея обыкновение забывать ключи, частенько открывали двери ударами ноги. К таким Наташа была особенно внимательна, она заботливо протирала их тряпочкой, точно обрабатывала рану.

Из-за одной двери на нее басом залаял пес.

— Свои, свои, — сказала Наташа, и страж, поворчав для порядка еще чуточку, затих.

Как это чудесно, когда грязное становится чистым, а серое обретает цвет!

Раз-два-три! Раз-два-три!

Наташа, работая, напевала и кружилась.

Она так увлеклась, что не заметила, как дверь одной из квартир открылась и оттуда вышли люди.

И-раз! — Наташа крутанулась в пируэте — и попала ручкой швабры первому из них по подбородку.

Мужчина отшатнулся, вскрикнув, зацепился ногой за тряпку, свисавшую из ведра, ведро с грохотом опрокинулось и покатилось вниз по лестнице.

Мутная жижа выплеснулась пострадавшему на ноги, он как-то неловко подпрыгнул и, не удержав равновесия, растянулся на мокром кафеле.

И тут же — не успела Наташа осознать, что случилось, — на лестничной площадке молнией метнулись две высокие мужские фигуры в черном. Одна — к упавшему, чтобы помочь ему подняться, другая — к Наташе. Ее схватили за предплечья и заломили ей руки за спиной.

Наташа часто моргала: вот тебе и королевский бал для Золушки! Плохо она справляется со своими обязанностями, нанося ущерб, как выразился бы Иван Лукич Козлец, опорно-двигательному аппарату граждан.

Упавший с трудом поднимался на ноги.

Это был грузный мужчина в сине-черном кителе, отделанном золотыми галунами.

Лица не разобрать: морская фуражка съехала на глаза. Только золотые зубы сверкают.

Наташа с удивлением заметила, что у него на шее, поверх отложного воротничка, висит на ленте блестящее украшение, вроде бы женское, в форме пятиконечной звезды. Украшение было отделано блестящими камешками наподобие той брошки из чешского стекла, которое Наташа подобрала на помойке.

Сопровождающий — атлетически сложенный человек в форме лейтенанта Военно-морского флота — вытянулся в струнку перед пострадавшим:

— Разрешите вас отряхнуть, товарищ адмирал?

Наташа, приподнявшись на цыпочки, глянула на погоны своей жертвы. Так и есть: на темном фоне — одна крупная золотая звезда.

Уборщица покалечила адмирала! Не видать ей больше ни своей работы, ни своей квартиры. Да и бедному милому Ивану Лукичу не удержаться на должности начальника жэка.

Лейтенант услужливо стряхивал собственным рукавом грязные подтеки, портившие адмиральские брюки с лампасами.

А сам адмирал поправил фуражку и воззрился на Наташу выцветшими глазами.

Второй телохранитель — тот, что стоял у Наташи за спиной и больно сжимал ее руки, — подобострастно спросил:

— Что прикажете с ней сделать, товарищ адмирал?

«Казнить, нельзя помиловать!» — мелькнуло у девушки в голове.

Мучительная неизвестность длилась, кажется, целую вечность.

«Скорей бы уж!» — подумала виновная.

И вдруг тишину нарушил мелодичный, певучий женский голос, будто глас ангела:

— Отпустите ее!

В проеме двери той самой квартиры, откуда вышел незадачливый адмирал, стояла высокая женщина в длинном, до полу, черном платье.

Свет падал на нее сзади, из глубины коридора. И от этого женщина казалась окруженной золотистым нимбом, точно неземное, бесплотное существо.

Она сделала плавный, умиротворяющий жест, и на длинных пальцах тонкой руки таинственно сверкнули крупные перстни, тоненько звякнули браслеты на запястье.

Адмирал склонился перед ней в почтительном поклоне. А затем обернулся к Наташиному мучителю и рявкнул:

— Отставить!

— Слушаюсь, товарищ адмирал! — козырнул тот и отпустил пленницу.

Он присоединился к своему сотоварищу и тоже активно включился в операцию по чистке адмиральских брюк.