Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Пушкин, как всегда, точен в деталях. Бывшие дворовые, получив после смерти графа Николая Петровича Шереметева вольные, отчаянно ревновали молодого графа ко всем, кто мог ослабить их влияние. Опекуны оказались бесхозяйственными. После нашествия французов на Москву они крайне дешево продали семейные бриллианты, чтобы восстановить усадьбы «юного Лукулла» и странноприимный дом. Правда, к совершеннолетию графа Дмитрия опекуны передали ему три миллиона накопленных денег, но он промотал их с легкостью необыкновенной, раздал многочисленным попрошайкам и нахлебникам.

Не имея серьезного образования и глубоких нравственных устоев, он казарменными развлечениями губил свои природные способности и время от времени впадал в уныние и апатию. С годами эмоции понемногу угасали, он становился жестче, желчнее, меньше ощущал чужую боль и все больше стыдился матери, всячески подчеркивая свое графское происхождение. Холопов он откровенно презирал и очень неохотно отпускал их на волю. Скрипичных дел мастеру Ивану Батову дал свободу лишь по просьбе императора Александра I, да и Ломакина — знаменитого создателя шереметевской певческой капеллы — долго мучил пустыми обещаниями.

Как дед и отец, он был убежден, что крепостные не могут существовать без барина, что воля делает их распущенными, что они неразумные дети, которых надо всю жизнь воспитывать.

Голос совести граф Дмитрий слышал часто, но с годами он все реже ему подчинялся…

Много лет назад я познакомилась с Сергеем Михайловичем Голицыным, детским писателем, удивительно незлобивым и в чем-то простодушным человеком. Он поразительно знал историю страны, историю знаменитого своего рода. Однажды он упомянул, что Голицыны в родстве с Шереметевыми.

Узнав, что я собираю материал о крепостной певице, посоветовал обратиться к своей кузине — Ксении Александровне Сабуровой, живущей во Владимире.

— Она живая история рода. Память удивительная, но характер непреклонный, точно у боярыни Морозовой. Если сумеете ей понравиться — узнаете много любопытного, но ее замучили нынче посетители. Она ведь в родстве и с Лермонтовым… Конечно, важнее всего было бы вам побеседовать с графом Василием Шереметевым, последним потомком старшей ветви, но он, к несчастью, в сумасшедшем доме. Молчит, рука не двигается, а ведь мог бы стать известным художником…

И я поехала во Владимир, заручившись запиской С.М.Голицына. Ксения Александровна Сабурова оказалась сильно хромавшей женщиной на отечных ногах, с небрежно подколотыми седыми волосами. Ей было уже за восемьдесят. Осмотрев меня и прочтя записку Голицына, она холодновато разрешила мне войти в квартиру.

Обычная двухкомнатная квартира со смежными комнатами в «хрущевке» поразила меня откровенной бедностью. Лишь над дряхлым диваном, прикрытым белым полотняным чехлом, висела акварель Соколова. Я узнала прекрасное задумчивое лицо Анны Вяземской, по матери Столыпиной, жены Сергея Михайловича Шереметева.

Ксения Александровна сдержанно поинтересовалась моими историческими розысками. Ее блеклые, чуть выпуклые глаза слегка косили, и меня не покидало ощущение, что она смотрит сквозь мое лицо на стену за мной. Удивительная простота поведения, сдержанность, зоркость коротких взглядов, непринужденность движений, естественность без высокомерия делали ее значительной.

Я спросила о ее родстве с Парашей Жемчуговой.

— Моя мать — дочь внука Прасковьи Ивановны, Сергея, старшего сына графа Дмитрия, от брака с Анной Шереметевой. Дед был одним из самых близких друзей императора Александра III. Они много вместе озоровали в молодости. Оба преклонялись перед русской историей. Император даже мундиры в русской армии переделал, чтобы стали более национальными. И бороду разрешил носить офицерам в пику императору Петру Великому. И Александр III, и мой дед преклонялись перед царевичем Алексеем, истинно русским человеком… Мой дед много писал, выпустил книгу об Анне Шереметевой и Татьяне Шлыковой, опубликовал переписку Николая Петровича Шереметева. В 1919 году он умер от гангрены ног, умер вовремя, не дождавшись ареста. Арестовали всех мужчин в моей семье. И его сыновей, и моих братьев, и отца.

Она передохнула, ей не хватало воздуха на длинные монологи.

— Старший сын Сергея Дмитриевича, Павел, давал деньги на завтраки своему однокласснику. А тот потом стал большевиком и заявил, что Павел жертвовал на революцию. Павла быстро освободили и сделали хранителем усадьбы Остафьево, дали квартиру в башне Новодевичьего монастыря. Деда же и отца моего расстреляли. Братьев моих выпустили, но потом много раз арестовывали, пока они не погибли… Отец мой был последним генерал-губернатором Петербурга. Фамилия гордая — Сабуров. Из этого рода была Соломония Сабурова, первая жена великого князя Василия Темного, отца Ивана Грозного. Они всегда отказывались от всяких титулов, считали, что род славен и знатен и без этой мишуры.

Хозяйка этой убогой квартирки легко произносила самые известные исторические фамилии.

— Вы, наверное, слышали, что Вася Шереметев в сумасшедшем доме? Это наследственное, от дяди Павла. Он в молодости безумно влюбился в красавицу Нарышкину, а она обожала его брата Петра, женившегося на Мейсдорф. С горя Нарышкина вышла за Воронцова-Дашкова, но, уже имея пятерых детей, его бросила. И послала дяде Павлу телеграмму, приглашая на свадьбу в церковь к определенному часу и дню. Он почему-то решил, что она за него выйдет, а Нарышкина попросила его быть лишь ее шафером, вторым ее мужем стал князь Долгорукий. Павел сошел с ума, долго находился в сумасшедшем доме, а Нарышкина покончила с собой, узнав о смерти Петра Шереметева от чахотки.

Моя собеседница, видимо, прожила очень нелегкую жизнь, но вспоминала своих родных с протокольной бесстрастностью.

— Граф Павел Сергеевич Шереметев, правнук Прасковьи Ивановны, женился в пятьдесят один год на Оболенской. Врачи предупреждали, чтобы он не имел детей хотя бы пять лет после выхода из сумасшедшего дома. Вася Шереметев, мой кузен, родился в 1922 году. Я старше его на двадцать один год, поэтому всю жизнь жалела его, несчастливого. Удивительный был правдолюбец и крайне религиозный. Во время войны Вася Шереметев воевал в десантных частях, несколько раз был ранен, но ничего не боялся, потому что носил семейную ладанку с портретом Прасковьи Ивановны. Ее считали чудотворной и передавали старшему сыну в роду. После войны Вася поступил в Суриковский институт и, говорят, подавал большие надежды как художник. Но на втором курсе его исключили. За картину «Встреча». Им велели написать курсовую работу «Возвращение с войны». А он изобразил запущенную лестницу. На площадке в приоткрытой двери стоит старуха с коптилкой. А по лестнице поднимается старик. В руках — авоська с двумя картошками, а третью он ей протягивает на ладони… Вася назвал свою картину «Поговорим о странностях любви». Ордена спасли его от политических обвинений, но учебу он потерял. И пошел подрабатывать экскурсоводом в Останкино.