Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

— Никто. Там пять человек, два десятиклассника и три девятиклассника. Сами организовались, я только дала им деньги на усилители, когда что-то стало получаться, да Кира Викторовна разрешила пользоваться радиорубкой.

В коридоре появился незнакомый огромный парень с веселым пьяноватым лицом. Она грозно нахмурилась.

— Марш отсюда! Я не разрешу начинать, пока ты здесь.

— Да, Зоя Ивановна, вы наша дорогая…

— Быстрее, быстрее, и не вздумай снова переодеваться, все равно узнаю…

Хихикая, покачиваясь, он пошел по лестнице, а она сказала, что он уже третий свитер меняет, чтобы прорваться в зал.

— Наш бывший ученик, ничего парень, только пьет…

— И он вас слушается?

— Он у меня пять лет учился, попробовал бы не послушаться…

Она повела меня смотреть школьную газету, которую к этому дню сделали участники ансамбля. В газете было множество карикатур, рисующих злоключения ансамбля, все участники изображались обезьянами, только лица были вырезаны и приклеены фотографии. А в углу газеты девочка с длинной тощей фигурой, сморщив нос, отмахивалась от обезьянок с возгласом: «Ах, уберите этот детский сад!»

Потом я сидела в зале и честно страдала два часа, все то время, пока на сцене в картинных позах дергались мальчики, надев черные очки и совершенно устрашающе подвывая пошлые песенки типа «Розы на снегу». Ланщиков самозабвенно бил по гитаре, растянув губы почти до ушей, Куров вибрировал у микрофона, как шансонетка времен канкана, и его длинные волосы мотались с такой скоростью, точно он все время пытался сбросить их с головы. Остальные участники ансамбля утробно басили — я решила, что это скорее всего просто пародия на подобные джазы. Я стала украдкой оглядываться, но на всех лицах читался откровенный восторг. Девочки, большей частью стоявшие (лучшие места были заранее заняты мальчиками), остервенело хлопали в ладоши, кричали «бис», — все было как у взрослых, с той только разницей, что здесь пошлость репертуара особенно угнетала.

Сзади кто-то вздохнул. Я оглянулась — Птицына. Она шепнула:

— А все-таки вы не решитесь сказать им правду…

Она, единственная из девочек, не переоделась, пришла в том же самом брючном костюме, в каком ходила на уроки, в переднике, только сильно подвела глаза, от чего выглядела довольно вульгарно.

— Это так же пошло, как и грим современных девушек.

Она не обиделась, ее наша пикировка не утомляла так, как меня.

— Нельзя же выделяться до такой степени, все гримируются…

Тон ее был спокоен, она не понижала голоса, и на нас стали выразительно шикать болельщики «Лемуров».

После двухчасового пения настало время танцев. Стулья были мгновенно отодвинуты к стенам, и в центре зала закружились три пары девочек, решивших не ждать трусливых «джентльменов», подпиравших стены с ироническими лицами.

Птицына сидела рядом со мной и посмеивалась, как старшая, наблюдающая возню малышей, пока перед нами не оказались Ланщиков и Куров.

— Ну, как? — спросил Ланщиков, одним глазом поглядывая на меня, другим — на Птицыну. — Ваше мнение, Марина Владимировна?

Я малодушно колебалась, мечтая о случае, который помог бы мне сбежать.

— А сколько ребят тут из других школ пришли, в ногах валялись, лишь бы пустили… — Куров выпятил пухлые сочные губы, а Птицына ехидно не сводила с меня своих подведенных глаз.

Пути к отступлению не было.

И я сказала, точно прыгая в ледяную воду.

— У вас ужасный репертуар.

— Почему? — голос Курова прозвучал совершенно по-детски. — Мы поем то, что и по радио, и в кино…

— Там тоже много передают пошлости…

— А почему вы думаете, что ваш вкус — хороший, а наш — плохой? — Тут же вломился в амбицию Ланщиков и повернулся к Курову. — Вот видишь, говорил — не зови. Она же нас презирает.

Я ждала, что Птицына вмешается, но она не произносила ни слова, пока я тщетно пыталась им объяснить, что плохого в их песенках, почему они неудачны.

— Поймите, что настоящее искусство не бывает примитивным, многие ваши песенки — дешевка…

Мальчики увяли, а я ощутила себя в высшей степени невоспитанной гостьей. Пригласили называется, а она выругала хозяев! Мне было их искренне жаль, но промолчать я не могла…

Надутые, огорченные мальчики отошли от нас, и только тогда Птицына сказала:

— Вы думаете, ваши слова что-то изменят?

— Не думаю, надеюсь. Авось все же заноза в памяти останется.

Она снисходительно покачала завитой головой.

— Наивно! Вот моя мама давно уже на меня не пытается влиять. Она умная женщина.

— А папа?

— Папа, кроме собак, ничего не признает. У него все фотографии с собаками, и ни одной с нами, со мной или братом.

— Это его профессия?

— Нет, он архитектор, вот и меня в это дело пытается втянуть, но он людей не любит. Он говорит, что собаки — вернее… У нас и сейчас живут две собаки, японский хин и тибетский терьер. Раньше, в детстве, я даже обижалась, что он им больше внимания уделял, чем мне, а теперь рада, зато в душу не лезет, все позволяет…

Она не замечала, какая тоскливая была у нее интонация, она и сама уже не понимала, как обделена, видимо, дома заботой, вниманием. Но я почувствовала, что эта ее постоянная бравада — защитная реакция на семью, в которой, очевидно, принято ни к чему не относиться всерьез…

— Вы хорошо знаете музыку? — спросила я.

— Я кончила музыкальную школу. Был даже период, когда я думала заняться вокалом…

— Почему же этот период закончился?

— А зачем? Для себя пою, а учиться специально — хлопотно.

К ней никто из мальчиков не подходил, хотя танцевали с мальчиками и Ветрова, и Тихомирова, но Птицына не скучала. Она с откровенным любопытством разглядывала сменяющиеся перед ее глазами картины, точно смотрела в экран телевизора.

— Вы бы помогли нашим мальчикам, — хотела я продолжить разговор. — Их можно было бы связать с профессиональными музыкантами, научить понимать искусство… — Она окинула меня таким взглядом, что я замолчала.

Эта девочка в десятом классе начала часто пропускать занятия. Я жаловалась Кире Викторовне, и она ответила, что у Птицыной ревмокардит.

Птицына иногда рассказывала, что заходит в разные институты, точно «примеряя» их на себя, разговаривает со студентами, преподавателями, убеждаясь каждый раз, что наяву самые заманчивые профессии трудоемки и унылы.

Она читала очень много книг, и я радовалась, надеясь, что эта одаренная девочка обретет в конце концов свое призвание.

Когда десятиклассники писали сочинение по «Разгрому» Фадеева, Птицына выбрала тему «Мечты и действительность в жизни Мечика».

Ее сочинение было самым коротким в классе:

«Разными путями пришли люди в отряд Левинсона. Мечика привели к партизанам мечты о героизме, о подвигах. О геройских подвигах он только читал, он даже не подозревал, что они противопоказаны его натуре, что обычные люди — совсем не романтические герои в «одежде из порохового дыма», что его никто в отряде не примет за исключительную личность, что над ним будут подсмеиваться как над хлипким интеллигентом: «Он скопил так много долгов и невыполненных обещаний, что исполнение даже части из них не имело никакого значения». Мечик все больше отходил внутренне от партизан, не понимая их и не пытаясь понять, тихонько решив добровольно уйти от них. Но в последний момент он предает товарищей. Испугавшись белогвардейцев и понимая всю низость своего поступка, он даже думает о самоубийстве. Но он «слишком любил свои руки… свои поступки, даже самые низкие из них».