Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

«Я был тогда в лагере после седьмого класса. И была девчонка, ничего особенного, но глаза ее снились мне даже во сне. Она дружила не со мной, с моим товарищем, она даже не подозревала, как ему надоела, как он о ней болтает со мной, со скукой, с насмешкой.

А я ничего не мог делать, только мучился, как же — товарищ мне доверяет, мужская честь…

Наконец я не выдержал. Я вывел ее в лес и сказал правду. А она заплакала и назвала меня подлецом. И пожаловалась моему другу. Он возмутился, мы подрались, и с тех пор я понял, что глупее девчонок ничего на свете нет…»

Я закончила и обвела глазами класс. И комментарии не заставили себя ждать.

— Девицам правда противопоказана… — лениво изрек Джигитов. — До нее надо еще интеллектуально дорасти…

— Молодец! — сказала Ветрова, хотя и было неясно, к кому эта оценка относилась, к Медовкину или Джигитову.

— Ой, да разве можно было такое ей сказать! — пожалела неизвестную девочку Комова, по прозвищу Лягушонок, — ведь пока она не знала, она же была счастливой?!

— Да кому такое счастье нужно!

— Это все равно, что обокрасть нищего!

— О, пошли красивые словеса!

— Нет, ребята, а как же можно выдать чужой секрет?!

— Верный друг называется!

— Это сплетня, а не забота о человеке!

Медовкин начал закипать, он жаждал совсем не такой популярности.

— Она на тебя внимания не обращала, вот ты и расквитался…

У Медовкина раздулись ноздри от бешенства, и тогда бросилась на его защиту Шарова.

— Если хотите знать, он поступил как настоящий человек!

В классе засмеялись, а она продолжала, презрительно искривив губы.

— Жалкие люди! До вас и не доходит, сколько надо мужества, чтобы поступиться идиотской «мужской честью»? Ведь он другом ради нее пожертвовал, а эта курица только квохтала…

Кажется, больше всего она возмущалась не своими товарищами, а неизвестной девчонкой, не оценившей Медовкина.

— Значит, ты оправдываешь, что ради девчонки он пожертвовал дружбой? — поинтересовался Ланщиков.

Шарова сильно прищурилась, пытаясь уловить выражение лица Ланщикова, она была близорука, но очки не носила. Она почему-то думала, что мальчики презирают очкастых девчонок.

— А как вы считаете? — перебил спор Медовкин, игнорируя ее поддержку. Он был азартен, видимо, он рассчитывал на мою помощь, поскольку я поставила ему «пять».

Я помедлила, подбирая слова, мне не хотелось обижать Медовкина, и в то же время я не считала возможным скрывать свою точку зрения.

— Если бы так поступил Бураков, я бы его оправдала полностью.

В классе было тихо, а розовое от возбуждения лицо Медовкина стало растерянным, он не сразу понял.

— Мне кажется, что Бураков никогда на первый план свои личные интересы не ставил…

Бураков так смутился, что у него запылали уши, а Джигитов покровительственно похлопал его по плечу.

— Ах ты, божья коровка!

— Значит, я эгоист, по-вашему? — звенящим голосом спросил Медовкин, поднявшись во весь свой небольшой рост за партой.

— Ну, зачем так резко, скорее индивидуалист, — миролюбиво продолжила я, — а следовательно, побуждения у вас были разнообразные, и в первую очередь вы думали о себе, своих колебаниях, ощущениях, поступке, и меньше — о девочке, о ее реакции, о ее состоянии, когда она поняла, как унижена и мальчиком и вами. Именно поэтому вы и сделали категорический вывод — о девичьей глупости как о массовом явлении. Хотя задела вас одна девочка, но раздражены вы на всех…

Медовкин белел у меня на глазах, он поражал всех учителей этим мгновенным изменением цвета лица, но тут в паузу вклинилась Шарова.

— Но что же делать, Марина Владимировна, если это правда?! Ведь девчонки в массе предельно глупы?

Ее близко посаженные глаза смотрели с проникновенной задумчивостью, себя к столь презираемому полу она явно не относила.

Именно после этого урока Шарова почему-то решила со мной «подружиться», именно решила, быстро и категорично, как все делала. Может быть, потому, что узнала, что у меня дома бывают некоторые девочки, и почувствовала в чем-то себя обойденной. Она предложила занести мне домой свое сочинение — не сдала его вовремя из-за гриппа.

Появилась она неузнаваемая. В модных туфлях, в новом платье, с красиво уложенными волосами, она точно хотела дать мне понять, что со мной откровенничает не девочка, а равный мне человек, со своими сложностями и трагедиями.

Я угостила ее чаем, и Шарова, не поднимая от стола глаз, стала исповедоваться, начиная фразы с середины.

— …Мы с Медовкиным договорились, если влюбимся — скажем честно друг другу, а пока мы индивидуалисты и держимся рядом, спина к спине, как пираты когда-то…

— …Главное в жизни — делать, что хочется…

— Нет, ваша Ветрова неплохая, но уж очень эмоционально бедная.

— …Мне досмерти надоели влюбленные мальчики… Стоит мне хоть раз с кем-то поговорить — и готов, прилип, хуже ириски…

— Я сама себе шью, я могла бы стать закройщицей, у меня редкий талант в пальцах…

— …У меня образцовые родители, но с ними скучно, они все делают, точно по звонку. Они экономисты, и дома у нас все разумно, педантично, не бывает, чтобы денег не хватило до получки, у мамы все соседки одалживают, у нее специальный резерв на эти нужды, а я бы три дня кутила, а потом — хоть потоп…

— …Мне будет трудно выйти замуж, отец все умеет делать по дому, у нас квартира как картинка…

И без паузы попросила:

— Может быть, поглядите мое сочинение сейчас? Я ведь пишу не как наши девчонки, вам будет наверняка интересно…

Такая самоуверенность меня поразила, она заметила это и небрежно бросила:

— Человек должен быть уверен в своих силах, тогда он не пропадет в жизни…

Я взяла ее тетрадь, и — как она ни храбрилась, — ее лицо порозовело, точно фарфор на свету.

Почерк ее отличался неудержимой размашистостью, она не дописывала слова, писала крупными корявыми буквами, и в то же время она трезво себя оценивала — ее работы я читала с интересом, они всегда оказывались неожиданными.

«Нам велели написать о том, что мы понимаем под термином «хорошие манеры». Мои познания в этой области всегда были ограниченны, и я решила себя «подковать». Я нашла у бабки в сундуке книжечку древних времен под названием «Хороший тон». Открыла на середине и прочла: «Если вы, находясь в гостях, сидя за столом, кушая щи, выловили из них щепку, то не придавайте этому большого значения, а культурно обсосите ее и сделайте вид, что это косточка». Мое живое воображение представило, что, если бы в этих щах попался таракан, его, наверное, я должна была принять за изюминку? После таких рекомендаций я долго не могла спокойно обедать, а начав есть щи, так подозрительно приглядывалась к содержимому каждой ложки, что мама спросила: