Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

— А вы думаете, что у другого учителя мы бы лучше занимались? — поинтересовался Медовкин.

— Мы просто устали, вот и разболтались, — поддержал Барсов.

— Наверное, я слишком либеральна с вами…

— Вы же ставите двоек больше, чем любой учитель, — успокоительно произнес Джигитов. И тут грандиозная идея пронзила Ветрову, она даже подпрыгнула от восторга на месте, всплеснув руками.

— Ой, мальчики, а что, если в честь Марины Владимировны объявить «неделю выученных уроков».

Ее японские глаза заискрились.

— Представляете, нас спрашивают, а мы отвечаем нормально по всем предметам, как будто заболели. Ни одного отказа! Представляете их лица…

Барсов вздохнул:

— Да разве с Эмилией Игнатьевной такое сбудется?

— Слабо, да? А вот мы, девчонки, смогли бы, хотите пари?!

— Все перепугаются, честное слово…

Я не заметила, когда к нам подошла Шарова, но я только взглянула на ее лицо с дрожащими губами, как поняла, что она сейчас сорвется. Шарова была необыкновенно ревнивой, а тут Медовкин заинтересованно поглядел на Ветрову.

— Шарова, — сказала я, — мне только недавно сказали, что вы прекрасно читаете стихи…

Она подозрительно посмотрела на меня, ожидая подвоха, но еще больше желая, чтобы я ее оценила за этот ее дар на самом деле.

— Читаю кое-как!

— Нет, это она от скромности, на самом деле она читает здорово! — искренне сказал Медовкин, и Шарова окончательно успокоилась и уже без скандала отнеслась к идее Ветровой. Обычно она принимала только свои идеи, всячески подчеркивая, что именно она — подлинный, хоть и непризнанный организатор класса.

10-й «Б» продержался три дня на небывалом уровне успеваемости. Увлеклись надеждой ошеломить и перепугать учителей все выпускники. Но позор пришел не оттуда, откуда его ждали. Первую двойку получила Шарова. По истории. Она не сдержалась и заспорила с Ниной Алексеевной о роли личности в истории. Она заявила, что прогресс двигали великие люди, а не массы, и почему-то ничего умнее не придумала, как привести в качестве примера — Христа.

Кира Викторовна чуть не плакала, беседуя на другой день в учительской с ее матерью. Нинон Алексеевна потребовала разобрать ее поведение на комсомольском собрании.

Мать Шаровой, очень маленькая худенькая женщина, выглядевшая миниатюрнее своей толстощекой дочери, вздыхала.

— Что можно сделать?! Уж такая она у нас получилась. Без руля и ветрил. Иной раз гляжу и думаю, а не подменили ее в роддоме? Откуда у меня, тихой, спокойной женщины, такой ураган в доме?!

— Ну, а ваш муж… — осторожно начала Кира Викторовна, она слышала, что в этой семье развод, хотя пока и неофициальный.

— Муж тоже удивляется, Ксана столько на него сразу идей обрушивает, он еле отдувается…

Я лишь частично прислушивалась к их разговору, радуясь, что меня в него не втягивают. Обычно Кира Викторовна действовала мною как дубинкой, чтобы припугнуть родителей выпускников. Если уж по литературе двойки, что можно ждать по другим предметам! Необходимо срочное внушение, вмешательство, воздействие, пока еще не наступили экзамены.

Видимо, задумавшись, я пропустила часть их беседы, как вдруг до меня донеслось удивленное восклицание матери Шаровой.

— Да бог с вами! И не думали даже! Какой развод?! Да мы двадцать лет душа в душу…

Кира Викторовна, очень смущенная, оправдывалась:

— Простите, но Ксана намекала, я думала, может быть, поэтому у нее срывы, в такой обстановке иногда ребенок…

Мать Шаровой встала с места, отмахиваясь от Киры Викторовны рукой, лицо ее побагровело:

— Это же надо такое выдумать, ах бесстыдница!

Кира Викторовна потеряла свою невозмутимость и попросила кого-то из учеников, появившихся на перемене возле учительской, вызвать к ней Шарову.

Та влетела веселая, все неприятности у нее выветривались из головы на другой день, а уже прошло почти трое суток после ее стычки с Нинон Алексеевной.

Она увидела мать и затопталась на месте, а та подошла поближе и со всего маха ударила ее по щеке.

— Чтоб дом не порочила, чтоб родителей уважала, чтоб не сглазила семью!

Девочка не шелохнулась, на ее лице было такое безразличие, точно на нее просто села муха. Она провела по щеке рукой, а потом презрительно скривила губы:

— Подумаешь, уж и пошутить нельзя!

Кира Викторовна прямо зашлась от ее наглости:

— Шутки! Приходить в школу и с рыданием сообщать, как ей тяжело, как она ночи не спит, тоскуя по отцу…

Это было уже что-то новое. Мне она до сих пор только загадочно намекала на трудности, когда родители не понимают друг друга…

— Она говорила, что все ходит смотреть на тот дом, куда он ушел, что его новая жена снится ей по ночам, что она поэтому не учит физику…

Шарова фыркнула и лукаво покосилась в мою сторону, точно приглашая в союзники против человека, которому недоступно чувство юмора…

Мать ее завязала платок на голове и вздохнула:

— Вот так с ней всю жизнь, дня без выдумки не проходит, наболтает, а потом ластится… Ох, Ксана, неужели ты так и не поумнеешь?!

— А я разве дура? — жизнерадостно поинтересовалась дочь. Разоблачение ее не смутило, она опять привлекла к себе внимание, на большее она и не претендовала.

Такой же взбалмошной Шарова оказалась и на экзаменах. Взяла один билет, посмотрела и сказала:

— На этот я не хочу отвечать. Можно второй?

Ей разрешили. Она ответила без подготовки настолько прекрасно, что Тамара Владимировна, мой ассистент, покачала головой.

— Даже жалко четверку ставить. А что было в первом билете?

Шарова сказала:

— Белинский о Пушкине. И четвертый сон Веры Павловны.

— Ты не знаешь этого?

Она пожала плечами, лицо ее выразило высшую степень презрения.

— Как это можно не знать! Пожалуйста, могу и это ответить.

И ответила — очень подробно, логично.

— Зачем же было отказываться от билета? — спросила я и тут же пожалела, заметив торжествующую усмешку Шаровой, получившей благодаря моему вопросу возможность произнести «речь».

— Не люблю болтологии. И вообще, по-моему, критика сейчас никому не нужна. Вот Толстой писал, что хороших критиков мало, а бездарные люди охотно становятся критиками. Он даже говорил, что «особенно бессмысленно и дешево обыкновение критиков высказывать по поводу чужих произведений свои, мало имеющие с ними связи, мысли. Это самая бесполезная болтовня».

Тамара Владимировна лишь секунду помолчала, переваривая ее монолог, а потом спросила слабым голосом:

— Ты это… о Белинском?

Я не успела вмешаться.

— Конечно, будто и без него нельзя понять, что Пушкин великий писатель! В конце концов, если у Белинского были свои мысли, пусть бы писал свои собственные произведения…

Готовившиеся к ответу десятиклассники уже давно забыли о своих билетах, с восторгом прислушиваясь к «откровениям» Шаровой. Джигитов впервые смотрел на нее с почтением, а Шарова поводила головой из стороны в сторону, как прихорашивающаяся канарейка после особенно удачной трели.